Марек Баранецкий - Воля дракона. Современная фантастика Польши [сборник litres]

Тотчас после этого к Дому пилигрима подъехал экипаж, один из тех, которые нанимают в порту. Слуга проворно кинулся вынимать багаж и помогать высадиться высокой женщине с кожей цвета шоколада и африканскими чертами лица. Она была молода и красива, конечно, если не придерживаться фанатично европейских канонов красоты. Жордан без стеснения рассматривал ее некоторое время, пользуясь тем, что остался для новоприбывшей невидимым, а когда женщина вместе с багажом исчезла внутри дома, прикрыл глаза и попытался убедить себя, что наслаждается прохладой. Однако жарко было и в тени, а вместо дуновения соленого ветра он теперь ощущал долетающий со стороны города запах цветов и горящих свеч. Запах святости.

Он открыл глаза, лишь услышав стук женских башмачков. По разогретым солнцем плитам двора к нему приближалась одетая в черное сгорбленная старушка. Запыхавшись, она опустилась в кресло возле Жордана и разложила веер.

– Как вам, доктор, нравится наш новый гость? – спросила она, энергично обмахиваясь. – Необычная женщина, верно?

– Не знаю, не имел удовольствия с ней познакомиться.

– Никто его не имел. Бедняжка не говорит ни слова по-окцитански. – Донна Катарина явно считала, будто люди, разговаривающие только на берберийском, не являются кем-то достойным внимания. Причем была не так уж неправа, поскольку половина цивилизованного мира, та, которая относилась к родовитым, данный язык знала великолепно. – Зовут ее Юлия Августина, и она наверняка вдова, хотя траур и не носит, – с неодобрением промолвила старушка. Она сама одевалась в черное все десять лет, прошедших со смерти ее мужа. – В любом случае это бы несколько объяснило, почему она путешествует без сопровождающих. У нее пять мест багажа, а это означает, что она прибыла издалека. Не так ли?

– А вы уже знаете, зачем Юлия Августина сюда приехала?

Доменик твердо верил, что незнание местного языка не помешает старушке разведать и это.

– Еще нет, – донна Катарина была невосприимчива к иронии, – но обязательно узнаю.

– Не сомневаюсь в этом ни секунды. – Доменик снова позволил себе толику насмешки.

– Думаете, она дикарка? Одна из тех, которые любят, сидя у костра, грызть кости белых миссионеров?

Жордан вспомнил, как безупречно была одета Августина, ее мелодичный голос и легкий поклон, каким она приветствовала хозяйку дома. Чернокожая женщина являлась образцом гармонии и благородства, каждое ее движение было преисполнено грации, словно она родилась в королевском дворце.

– Уверен, надумай она отведать мяса миссионера, то сделала бы это с помощью ножа и вилки, как и положено истинной даме.

Донна Катарина удивленно заморгала, а потом захохотала и ударила Жордана веером по плечу.

– Вы шутник, верно? Это хорошо, что у вас сохранилось чувство юмора, ибо выглядите вы не очень. Хорошо себя чувствуете?

– Жара меня убивает.

– Меня она тоже мучает. Может, в таком случае отправимся проведать маленького Титуса? В городе должно быть посвежее.

Жордан был уверен, что в стенах Соура жарко будет так же, если не сильнее. Он мог отговориться усталостью, мог отказаться вовсе без причины. Однако вынужден был признать, что донна Катарина более забавляет его, нежели будит в нем неприязнь. Любопытство, даже на таком низком уровне, на уровне сплетен, которое она проявляла, не являлось для него особенностью, достойной осуждения. А новая знакомая обладала еще двумя важными свойствами: для начала, она действительно много знала о людях, проживающих в Доме пилигрима, ну и еще для своего возраста она обладала завидным здоровьем. Жордан мог не бояться, что по дороге в город она станет донимать его рассказами о своих застарелых болячках.

Кроме того, он и так намеревался взглянуть на Титуса. Часто ли выпадает возможность посмотреть на мальчика, восставшего из мертвых?

В Соуре, расположенном в девяноста милях от места рождения Христа, слепые обретали зрение, калеки отбрасывали костыли, а сиротки-оборванцы ни с того ни с сего начинали говорить на иностранных языках или великолепно играть на арфе. На земле Святой это было не единственное место, в котором благодать изливалась чаще дождя, но Соур отличался от прочих тем, что никогда ни один святой не признал его чудеса своим творением. Некая сила анонимно действовала здесь, и не было недостатка в людях, глубоко верующих, что Бог особенно интересуется этим небольшим портовым городком.

Жордан думал об этом, когда вместе с донной Катариной шел узкими улочками в сторону рынка, – она болтала, спрятавшись под кружевным зонтиком, он молчал и то вслушивался в ее слова, то любовался видами города. Обожженные солнцем до цвета бронзы полунагие дети с серьезными лицами пророков провожали прохожих взглядами. В глазах их виднелся белый жар, словно захваченный в зеркале взгляд бога, светящийся отраженным блеском, но еще и сейчас способный превратить город в руины. Невыносимо жарко было до сих пор, а на мостовой оседал толстый слой красной пыли, которую приносил ветер из пустыни. В дрожащем воздухе еще сильнее чувствовался запах сожженных цветов и топленого воска.

Донна Катарина говорила:

– В Доме пилигрима живут только два вида людей. Такие, как вы и как я, ожидающие корабля, или те, которые приехали сюда ради чуда, как господин Радке и господин Зекондин. Бедняга был очень даровитым композитором, а теперь глух как пень. Если по правде, я больше сочувствую его жене. На нее нельзя смотреть без жалости, она такая молоденькая и красивая, правда?

– Будь она старше и некрасивой, вы бы сочувствовали меньше?

– Вы знаете, о чем я говорю. – Донна Катарина нетерпеливо помахала веером, а потом понизила голос до доверительного шепота: – Она даже не благородного происхождения, обычная прислуга, на которой он женился вопреки воле родителей. Этот поступок можно посчитать благородным, но я подозреваю, что на самом деле он просто искал себе кого-то, кем можно помыкать. С женой из хорошего дома так обращаться не получится, поскольку ее отец или братья тотчас выбили бы у него из головы неподобающие мысли. А у бедняжки никого нет, она одна как перст. Вам не кажется, что с этим надо что-то сделать?

– С ее одиночеством?

Жордан уже видел разбитый на рынке шатер, перед которым стояла толпа молящихся.

– С тем, что он ее лупит, конечно же!

К счастью, отвечать ему не потребовалось, поскольку стоящий перед шатром белобородый старец принялся бить в гонг. Вскоре к стонущим звукам добавились и иные: голоса свистулек, бубнов и пастушьих флейт. Музыка эта была дивная, на первый взгляд хаотичная, словно бы ватага детей дорвалась до повозки торговца железом, но притом и имеющая особый ритм.