В Бирюк - Вляп [СИ]

Сработал на автомате: сильный прогиб вперёд и левой пяткой назад.

Попал. Повезло. Мне.

Мужик уже успел кушак на кафтане развязать. Так ручёнки с кушаком и прижал. К больному месту.

От толчка моей головой в живот — и передний завалился. Рук не отпускал, пока я ему коленом на причинное место не встал. «Встал» — с размаха. Оба воют и матерятся.

Я шмотки — цап, что в темноте ухватил — и к двери.

Оп-па. Дверь открывается — в проёме третий.

Вот теперь хана. Сам же дочку учил: после удара по гениталиям или убивай, или убегай — пощады не будет.

Добить этих — не смогу. Убежать — тоже. Сейчас они меня… во всюда куда найдут. Сразу и по очереди.

Через дверь свет снаружи, один из лежащих ухватил меня-таки за ногу.

Тут от двери голос:

— Отпусти девку.

Этот, что ухватил, пополам с матами:

— Не лезь, Артемий. Хочешь — в очередь.

— Отпусти её, первым в очереди — Гордей. Сказать ему?

— Давай мы её все вместе. Всё едино — ей завтра либо Гордей, либо дочка его — всё поломают. Хучь целенькой попользуемся. А потом скажем…

— Отпусти. (Мне.) Пошли.

Так, тряпки подобрал, бочкам-бочком мимо него в дверях. А на мне — только никаб на голове, лифчик и шортики со прозрачными штанинами. Вот я сейчас в проёме дверном его голым животиком, «влажно дрожащим», задену, у мужика крышу снесёт и…

Тут он меня за плечо — цап.

Началось…

— Накройся.

Однако… Одну юбку — вокруг бёдер, другую — на плечи.

— Пойдём, провожу. А то тебя ещё кто-нибудь… Я — Артемий. Артемий-мечник. А тебя как звать?

Ну и что ему может ответить «княжна персиянская»? Которая не говорит, не княжна, не персиянская, и не девушка вообще?

Мычу. Типа: «нихтферштейн факеншит». Понял, ведёт дальше.

Так, а куда он меня ведёт? Как заведёт куда… Ой-ей-ей… Нет, вывел к людской, вроде, и Фатима там. Тут он меня за плечо маленько назад и в тёмный угол, к стенке спинкой.

Мать…! Опять хватать будут. Да сколько ж…

Ухватил за подбородок, лицо к себе поднял.

— Пойдёшь ко мне? Мне Гордей должен. Попрошу — отдаст. Даже пальцем не тронет. Как на Гордеевский двор приведут — я тебя и заберу. Неволить не буду. Работой изнурять не буду. Плетей… тоже не будет. Обещаю. Пойдёшь?

Ни фига себе! Мне предложение делают! Да ещё какое!

Это куда круче, чем просто «в замуж». Чтоб в этом мире да у невольницы спрашивать… Да ещё обещать, что пороть не будет! Это же и законный любящий муж своей венчанной жене не обещает! Чудны дела твои, Господи! Есть же и в этом мире приличные мужики, которые даже к рабыне… как к рабыне, но по-доброму.

Нет, добрый человек, не пойду. И врать типа «согласна» — не буду. Мне просто не дойти до Гордеева двора живым. Да и мёртвым… Даже если я и с тобой буду — обоим скорая смерть. Ты хоть и мечник, а против Степаниды — ребёнок с прутиком. Но… спасибо на добром слове.

Что на меня нашло… Сунул ему в руки тряпки свои, чтобы руки у него были заняты. Одной рукой обхватил за затылок, другой пуговичку на никабе скинул и — впился ему в губы. У него глаза всё шире и шире. Тут я тряпки назад, личико прикрыл и — ходу. К Фатиме. Пока единственный нормальный человек в этом дурдоме не очухался.

И побежали. Сначала танцевальное лишнее снять-собрать, нормальное одеть. Потом бегом на Степанидино подворье. Юлька уже там, снадобья свои собирает.

— Боярыня велела срочно с подворья увести. Хотенею Ратиборовичу пришлось обещать отдать тебя. Иначе Гордей никак на свадьбу не соглашался. Позор свой вспоминал — как ты его перед слугами да боярыней на колени поставил. Забьёт-замучает. Да только боярыня таких клятв не давала. А ежели тебя попортят — Хотенею грустно будет. Вот добрая бабушка, о внучке любимым беспокоясь, решила тебя от Гордея и дочки его спрятать. Цени, холоп, заботу боярскую.

Цацки всякие, штаны шифоновые, ещё кое-чего — в отдельную торбочку. Ну, на полпуда не тянет, но вес имеет. Ещё пару торб, вроде с одеждой, торба с Юлькиными горшочками, баклажками…

Уже дело к полуночи, темно совсем. Снова побежали. Через двор — к Саввушкиной конторе. Но вход, вроде, с другой стороны. Внутрь, в люк в полу, факел горит и ещё лежат. Похватали. Пошли. Лестница вниз и вниз. Понять трудно, но по ступенькам получается этажей 8-10. А по перекрытиям бревенчатым — всего четыре.

Потом, уже по ровному, снова бегом-бегом. Разветвления какие-то появились. Юлька выдохлась совсем. Остановились отдышаться. Платок скинула, жарко, голова мокрая…

Тут Фатима ей удавку и накинула. В горб коленом — и тянет.

Никогда не видал, как человека так убивают.

Фатима тянет, Юльку давит, а на меня смотрит: не дёрнусь ли. Нет, я к стенке прижался. Меня же вроде, ни в воду, ни в землю нельзя. Но что там Степанида Фатиме велела…

Всё. Затихла. Фатима удавку сняла, на пальце покрутила, на меня смотрит, ухмыляется.

— Страшно, малёк? Не боись. Боярыня велела тебя в укромное место спрятать.

И кивком в сторону Юльки:

— Обдери.

Покойников на «Святой Руси» либо обмывают, если свой и хоронить собираются по обряду. Либо обдирают, если просто так бросят.

Обдираю. Снять всё. Тряпки, украшения, крестик с противозачаточным шнурком, кису, что у Юльки между грудей сохранялась.

— Гребни сними, волосы обрежь.

А это зачем? Ага, понятно. Бабу без волос опознать трудно.

Фатима в отрезанную косу факелом ткнула. Ну и вонища. За руки подхватили, потащили подальше вглубь бокового прохода. Так и бросили голую.

Эх, Юлька-Юлька. Никогда я прежде твоего тела не видел. Пробовал, но не видел. Вытащила, выходила, выучила, в хорошее место пристроила. Всё хотела как лучше, а получилось как всегда. Жизнь — болезнь неизлечимая. Всегда кончается смертью. Кому раньше — кому позже. И меня… может, даже сегодня. А ты здесь полежи. Здесь сухо. Высохнешь, мумифицируешься. Черви тебя есть не будут. В отличие от меня в болоте. Прощай лекарка-горбунья. Первая моя и, наверное, последняя, единственная женщина в этом мире.

— Не спи. Переодевайся.

Так, а что у нас в торбах? Костюм небогатого, но гордого и очень большого торка и его маленького невольника — рабёныша.

Оп-па! — Рубашка-косоворотка. Исконно-посконная русская одежда. Поганско-степнякского происхождения. Всаднику постоянно приходится горло от встречного ветра беречь, вот степняки и сдвинули застёжку на воротнике-стоечке в бок.

На голову — сперва бандану собственного изготовления, плешь свою приметную прикрыть. Сверху — чёрную войлочную шапку и поглубже: прикрыть дырки в ушах. Да уж, удружил мне Хотеней со своим подарочком. Не дарил бы серьги, и уши бы целы, и кузнец живой.

Сверху — кафтанье какое-то. Длинно — кочевники такое не носят, им в седло в длинной одежде неудобно. Но я — рабёныш, одёжка с чужого плеча, сойдёт.