В Бирюк - Венец [СИ]

Ещё в Порубе должны быть какие-то… «политические». Они местные, а мне нужно знать: кто в городе чем дышит.

Есть упёртые противники лично Боголюбского. «Кровники». Он же в предшествующих усобицах не просто так по воздуху саблей махал.

Есть «фанаты» волынских. Их надо выявить и пустить в разработку: война-то не кончилась.

Есть «закоренелые» сторонники Ростика. И, вероятно, смоленских князей. Что может быть использовано.

Все эти люди ходят по городу, по этим улицам, сидят в своих домах, чувствуют, думают, планируют, сговариваются, ножи точат… Надобно их выявить и… иллюминировать. В первоначальном смысле этого слова.

«Воровской призыв», «неправда митрополичья»… противодействие этому было. Выражалось конкретными людьми. Некоторых посадили, интересно бы послушать.

Судя по событиям этой ночи, кто-то наверху у волынцев понимал ценность Поруба. Чей-то отряд пытался прорваться от детинца к тюрьме. Но нарвался по дороге на мою базу, был частично истреблён, частично бежал. Сбежала и охрана: у стражи из городового полка свои приоритеты. Служители, которые при тюрьме живут, тоже рассосались. Выпустить сидельцев никто не удосужился.

В Порубе было шумно, как бывает обычно в подобных заведениях при смене персонала. Сидельцы пытались обратить на себя внимание и установить с новыми вертухаями новые «межличностные отношения». Более благоприятные. Вплоть до спонтанного амнистирования в форме «пшёл с отсюда нах…».

«Что знает зоолог, видевший животных лишь в зоопарке; что знают о человеке те, кто видел его лишь на свободе?» — пан Лец? Вы снова правы.

На первом этаже посреди длинного низкого коридора сидел Ноготок на лавке и, время от времени, тяжело вздыхал. Перед ним на коленях, со связанными за спиной локтями, стоял клиент в разорванном грязном тряпье, с битым лицом и истошно невразумительно вопил. Заметив меня, Ноготок оживился и скомандовал подручным:

— Этого — на колоду.

Мужичка подхватили под руки, потащили к выходу, он возопил ещё на октаву выше.

— Это что?

— Бытовуха, господине. Решил, что сосед с его жёнкой балуется. Зарезал соседа в его доме. Его жену. Свою. Гонялся за детишками с топором. Видать совсем… съехал. Куда его? Такого…

Ноготок покрутил пальцем у виска.

«Святая Русь», однако. Психические заболевания здесь лечат чудом божьим, молитвой истовой да трудом праведным. Тихим подают милостыню, буйных… пришибают. Если человек ведёт себя «плохо», то он не больной, а сволочь.

Мы спустились вниз, на третий этаж подземелья.

Со времён Владимира Крестителя, который здесь Святополка Окаянного как-то держал — огромный прогресс. Тогда-то просто яма со срубом и крышей. Вне самого города, отдельно стоящий острожек. «Сын двух отцов» постоянно мёрз и покрывался чирьями от сырости. В отличие от сводного братца Ярослава, который здесь не сидел, но и в княжьем тереме всю жизнь страдал ушками. Неправильно сросшаяся кость над коленом, после которой он Хромцом стал — это много позже.

При Всеславе Чародее здесь уже было приличное хозяйство. Из которого киевляне, брошенные разбитыми половцами Шарукана на Альте Ярославичами, Чародея вынули и князем объявили.

Дружинники советовали тогдашнему князю усилить охрану или убить Всеслава, хитростью подманив к окну, через которое заключённый получал пищу. Но 15 сентября 1068 года вспыхнуло восстание. Вече на торговой площади потребовало: «половцы рассыпались по земле: дай, княже, оружие и коней, мы будем ещё биться».

Князь отказал, сбежал в Польшу, Чародей стал новым киевским князем. Аж на семь месяцев.

«Скочи лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣлаграда…»

С Ирпеня из-под Белгорода Чародей и бежал, устрашившись польского войска и не доверяя киевскому ополчению. Потом… 70 человек из тех, кто освобождал из тюрьмы Всеслава, казнили, многих ослепили, часть уничтожили без суда. Ровно сто лет назад.

Частокол крепкий, караулка, кухня. Ямы. При Чародее было мелко — в один уровень. А вот теперь-то… наглядно видно становление Русского государства.

Как-то коллеги не интересуются. А жаль: уровень развития пенитенциарной системы вполне отражает уровень развития общества. Как в социально-правовом, так и технологически-организационном плане. Заглянув в миску зека, вы сразу получите представление и о производительных силах и о производственных отношениях.

Два века со времён Окаянного не прошли для «Святой Руси» впустую. Двери, правда, деревянные, как и полы, потолки, лестницы. Параши выносные, общий слив. И — запах.

Концентрированный запах тюрьмы: мочи, кала, подсохшей крови, застарелого пота… забивает даже обычную земляную сырость. Сейчас к этому добавился мощный привкус угара. Тюрьма в иллюминации. Разного происхождения: сальные свечки, лампадки-маслёнки, факела… Прежние служители разбежались, а мои на ощупь ходить здесь не умеют.

Самая главная тюрьма «Святой Руси». Но сколь много здесь можно и нужно изменить! В этой части отечественной государственности и национального самосознания. К лучшему, конечно. Посмотрели бы вы как у меня Христодул своё хозяйство организовал! Но, безусловно, нужны инвестиции. А здесь столько лет — одни «пользователи».

Кстати, коллеги, почему «застенки кровавой гебни» входят в перечень туристических достопримечательностей, а реконструированного «пытошного места опричника», или, как здесь, «камеры предварительного заключения Святополка Окаянного» — нет? И — восковую композицию: «посещение блудного сына блудным отцом», в смысле: Владимиром Святым. А оселедец князьям сделать съёмным, в зависимости от веяний в сферах… Неплохой бизнес можно построить.

На минус третьем этаже, в северной части — ледник. В обеспеченных домах туда скоропортящиеся продукты складывают. Здесь — покойников.

— Давно не вывозили?

— Дык… как на Серховице их побили, так и всё. Потом кормить перестали. Два последних дня и воды не давали, параши не выносили.

— Ты-то дал?

— Вынести? Ага.

— А воды?

— Даю. Помаленьку. Некоторым. Они так разговорчивее.

Низкое подземелье, разделённое на две части рядом деревянных колонн-подпорок. Холодно, сыро. Скачущий свет масляных фонарей отражается в лужицах на льду. В земле, в коробе из деревянных долблёных колод неслышно переливается струйка талой воды. Уходит куда-то в стену. В крепостной ров? — Тут недалеко, могли туда прокопать. Нет, ров-то зарос, заилился. В какую-то подземную пустоту. Хорошо, что не в тот ход, по которому мы в город вошли.

В одной половине ледника — пяток покойников, завёрнутых в мешковину. В другой — лошадиная нога освежёванная, моток коровьих кишок, уже без желудка, корзина с чем-то. Съестные припасы местных. В стороне — одинокая вытянувшаяся фигурка под мешковиной. Ноготок отдёргивает ткань, поднимает повыше фонарь, чтобы мне было лучше видно.