В Бирюк - Венец [СИ]

Помянули. Помолчали.

Мне надо вернуть Чарджи в рабочий режим. Он не только сильно побит и у него много чего болит. Он крайне удручён. Гибелью своих бойцов. Это уже не первый раз, когда его отряды несут потери. Избыточные, глупые. Которых можно было избежать. Просто чуть дальше просчитывать, чуть больше думать не о самой рубке, а об отходе-подходе.

Я ему выговаривал — он отфыркивался:

— Дело воина — убивать врага! Смело в бой — победа!

— Да. Убить — главное для бойца. Но ты-то — уже не боец, ты — командир. У тебя к главному делу ещё и другие добавляются.

Его это бесит. Особенно потому, что с саблей он — виртуоз. А с эскадроном… по-всякому. Привык думать о себе да о своём коне. А об остальных… пропускает.

Нынешний случай — всех злее. По героизму. По воинской удаче. И по резкости контраста: такая победа и общая глупая гибель из-за мародёрства. Жадность, непредусмотрительность.

Чарджи всё понимает, от этого мучается, сам себя поедом ест. А я понимаю, что дела мои хреновые.

Если его совесть его загрызёт — воином ему не быть. В монахи, душу спасать, «остроумием на лестнице» мучиться. В смысле: грехи замаливать.

Если не догрызёт, если ума не прибавит — спишу.

Факеншит! Не надо эвфемизмов! Здесь «спишу» означает «зарежу». Такого командира главным ставить нельзя, а на вторые роли он не пойдёт.

Тонкая щель, «лезвие для прогулок». Прочувствовать, осознать, измениться. Метанойя, факеншит! И чем тут ему помочь — я не знаю.

Так что, почестить Чарджи — необходимо. Как и павших помянуть.

— Ничего из взятого. Я могу любую добычу у любого забрать. По праву взявшего город. Андрей тоже вправе забрать: по праву предводителя похода и, ныне, Государя. Цена такому подарку… Ну, молодец. Что сам принёс. Ещё: ничего из обычного. Злато-серебро, диаманты-яхонты, бобры-соболя… остальных подарунов нам не переплюнуть. Тот — кубок золотой притащил, этот — два… Не звучит, не выделяется. Что-то особенное надо. Не редкое, а вообще — невиданное.

— Может, меч из наших? Или доспех?

— У нас в этом всяк гридень кажный день ходит. А государю — Государю! — по случаю венчания! Впервые!…

— Да уж… Надо что-то… единственное. Непростое. Наше, Всеволжское. Впервые на Руси. Как венчание Государя… Николай, у нас, когда в поход шли, две трубы подзорных было?

— Две. Было.

И тут все посмотрели на Салмана. Который немедленно густо покраснел и, уставившись в стол, начал бурчать:

— Ну вот… ну опять… я ж не знал… сахиби, я ж сказал… я ж ненарочно…

Салман — прекрасный воин. Наездник — дай бог каждому. В седле сидит — как влитой, фиг вышибешь. Но то, что он делает своей задницей усаживаясь с маху на лавку… Крошево. И защитный футляр не помог. Ватник, в который труба — в футляре! — замотана была — цел. Даже не порвался. А вот внутри…

Шутки по теме, что такой каменной задницей хорошо орехи колоть, гвозди забивать, крепостные ворота выносить… достали Салмана за время похода чрезвычайно.

Так-то он любого обидчика зарубить может. Но среди своих свару устраивать… Он терпел, отбрехаться от толпы юнцов — надо иметь очень длинный язык. Да и то намозолишь. А мне было интересно. Посмотреть проявление «народного остроумия» в части насмешек над командиром, над человеком, которого по опыту, уму, храбрости… редко кого рядом поставить можно. И, конечно, его реакция.

Салман оказался умным: к явным репрессиям против насмешников не перешёл. А вот среди остряков стали видны некоторые персонажи. Одних надо выше двигать — им уже под Салманом тесно. Других, наоборот, «задвигать»: злобны да не умны.

Был у меня в Пердуновке сходный эпизод. Когда «птицы» над Ивашкой насмехались, и дело до резни дошло. Здесь и ситуация, и персонажи другие. Но сходство есть. Салман вышел из «истории» правильно, не «потеряв лица», не потеряв бойцов.

— Наша труба глядельная… пыль в мусорку выкинули.

— Вторая осталась.

— Так последняя же!

— «Для милого дружка — и серёжку из ушка». А уж когда в «дружках» Государь Всея Руси… Что скажите, господа ближники? Чехол сыскать побогаче. Парча, там, шитьё золотое… Златошвейки в полоне есть? — Вышить Андрееву рюмку.

— Эта которая пьяная на блуд собравши?

— А другой у князь Андрея покуда нет. Вот ныне стал он Государем, может, теперь какое иное тавро придумает.

— А, ну да… Тебе-то твое — листок рябиновый, а Всеволжское — «чёрт на тарелке». Ты б подсказал. А то как-то… соромно.

На «Святой Руси» нет общегосударственного герба. Вообще нет общего. У каждого рюриковича свой личный вариант Рюрикова трезубца. У Боголюбского — «рюмка» (двузубец) с торчащим в левую сторону на ножке приподнятым отростком. Ни одна линия не прямая. Как бык пос… Мда… волнистые.

Стоит наложить на этот силуэт очертания человечка и сразу возникает желание спросить:

— Куда ж тебе такому… накушанному — ещё и по бабам?

Учитывая, что свойства, приписываемые символу, переносятся на владельца герба… придётся Андрюше озаботиться.

Потом понеслась текучка. Из горящего: обустройство полона, скота и продовольствие. Святыни, злато-серебро — полежат-поваляются. Они пить-есть не просят. А вот люди и скот…

Нам очень помогли две вещи.

База в Митрополичьей даче. С обширными жилыми и складским помещениями. И упреждающее осознание грядущего скорого «закрытия города» из-за распутицы.

Про неизбежность весны — все в курсе. Что такое половодье — все видели и помногу раз. Но перевести очевидное в конкретное…

Факешит же! Это Россия! Здесь каждый сезон наступает «вдруг». Госгидромет может предсказывать на месяц вперёд с точностью до градуса. А нам — пофиг. У нас — всегда «неожиданно пришла весна». Или, там, осень. А уж зима… как гром среди ясного неба.

Пока соратники из других ратей отходили после взятия города, после мгновенно за ним последовавшего венчания, после неизбежного, по такому случаю, «сурово весёлого» празднования, мы успели несколько… пошарпать. Обращая особое внимание не на цацки да рухлядь, а на сено, зерно, скот. Прибрали, например, с пару сотен коровьих и овечьих туш, валявшихся на улицах и во дворах. Они хоть и сутки на воздухе пролежали, но на снегу. Скотина не палая, а битая. Разными несчастными случаями. Типа пожара или придурка с саблей.

Снова, как когда-то на Всеволжской скотобойне, запустили цепочку разделки. Пошла предварительная переработка, как в Пердуновке было. Мясорубок нет, но поставь полсотни баб с ножиками — они тебе столько фарша накрошат! Дальше, естественно, термообработка и засолка. Мясную порцию ребятам увеличили: на марше было не густо.

Речь шла, буквально, об одной-двух неделях. Но согнанный скот мы эту пару недель смогли прокормить. И резали его позже, когда иные из соратников уже последнее подскребали.