В Бирюк - Приступ [СИ]

Боняк не мог всегда защитить Алу. Но неизвестно что было хуже для обидчиков: саблей мальчик владел великолепно, уроки Чарджи не прошли даром. Да и с остальным оружием, имевшем хождение во Всеволжске и в Степи — вполне.

Он был богат, умён, весел, энергичен, доброжелателен, интересен… Он мог дать работу. Разные люди стекались к нему. Некоторые, преимущественно сходные с ним: молодые, энергичные, безродные — оставались в его свите.

Я был искренне рад, увидев его. Живой, здоровый. Поднял на ноги. Ещё подрос.

— Ты растёшь, скоро новый панцирь надо дарить будет. Какими судьбами здесь?

— Я так рад…! Мы искали-искали… Чуть Киев не взяли! Нет нигде «Зверя Лютого»! Хорошо, на дороге один сказал про… ну… вашу доску с буквами. Я сразу понял: такое — только наши…

Он мотнул головой в сторону вывески. Мда… как быстро здесь распространяются новости. И если бы про что умное, доброе…

«Наши»… Слово с языка само собой сорвалось. Не придуманное, не заготовленное. Такая… самоидентификация — дорогого стоит.

— А это — мои люди. Отец… э-э-э… хан Боняк сказал: бери тех, кто хочет. Пока русские режут друг друга, наша молодёжь наберёт себе дорогих зипунов, молодых полонянок, резвых коней. Пусть юноши подкормятся, пусть посмотрят.

Я взглянул на подтягивающийся отряд. Сплошь юные лица, пяток постарше, а так-то молодняк безусый.

Ещё одна проблема. Точнее: проблема та же — выбивание из людей их душ. И вставление новых. В смысле: уничтожение традиций, которые являются немалой частью души каждого. С утра я выбивал «святорусских традиций». Образовалась пара мертвяков, пара раненных и три княжества ворогов. Теперь придётся «дикопольских традиций» выбивать. Ну и сколько из этих… жёлто-клювых станет нынче покойниками?

— Алу, ты знаешь, как я отношусь к… к грабежу. Всё, что взято с бою, принадлежит мне. Я оделяю воинов по своему разумению, по их чести и храбрости. Оставить хоть что себе — украсть у товарищей. За это смерть. Боюсь, что твои джигиты…

Алу хмыкнул.

— Э, господине. Я же знал — к кому я иду. Каждого спросил: со мной к «Лютому Зверю» или… белый свет открыт на четыре стороны.

— Так-то оно так. Но мои порядки непривычны людям.

— Я так и сказал. Эти — согласились. Мы пришли сюда не за хабаром. Хотя, конечно… Мы пришли сюда учиться. У тебя. Ты — победитель. Ты не проиграл ни одной схватки, ни одного боя. Победа — всегда у тебя.

Он говорил негромко. Но и его подтянувшиеся люди, и мои — внимательно слушали. В отряде кто-то переводил соседям с русского.

Алу внимательно посмотрел мне в лицо и напряжённо повторил:

— Ты — победа. Тоже хочу. Научи. Прошу.

И снова съехал на колени.

Факеншит! Как, всё таки, жизнь на кошме способствует коленопреклонению и к стопам припаданию!

Подхватил подмышки, вскинул над собой как маленького ребёнка, разулыбался ему в лицо.

— Хорошо. Буду учить. Но помни: будет тяжко. Не жалуйся. Ты сам выбрал.

Поставил парня на землю, потряс от полноты чувств, от удовольствия: вот, ещё одни нормальный человек растёт.

— Ну что? На конь? Гапа, поди, уже третий раз обед разогревает.

Алу хотел и умел учиться. Всему. Кое-что он знал, но куча вещей была ему неизвестна. Более того: неизвестна никому в Степи. В мире не было ни одного человека, который брал бы Киев. Очень немного степняков участвовали в штурмах хоть каких-то крепостей. И никто — такого размера и качества. Кто-то где-то грабил города. Но никому не приходилось организовывать ограбления подобного масштаба.

Масса мелочей: как жить в избе, а не в юрте, как это делать зимой, как ухаживать за конём в городских условиях… как организовывать это в рамках отряда, армии…

Главное: он увидел, понял, перестал бояться. Смесь противоположных страхов: высоты и замкнутого пространства, столь распространённая в Степи, препятствующая степнякам брать крепости, у него была преодолена знанием, личным опытом.

Алу заставлял своих людей лазать на стены. По пятнадцатиметровым «играющим» лестницам. И падать вниз с этой высоты. В снег, пока не стаял.

Через четыре года он щёлкал как орехи европейские крепости. Он знал: это возможно, это делается вот так. А вокруг него были парни из его «киевского» отряда. Тоже знающие, по своему личному опыту: «крепости — берутся».

Разместить отряд Алу в Митрополичьей Даче оказалось… затруднительно. Впрочем, проблема была недолгой: снова прискакал Дяка. Уже с грамоткой.

— Господа командиры! «Верховный» повелевает занять Гончары, сменив там отряд князя Рюрика Ростиславича. Алу, ты остаёшься здесь. Чарджи, выводи отряд к новому месту. Николай, всё для переезда. Сильно не заводись — не навечно. Тяжести, хабар, полон — оставить. Кыпчаки присмотрят. Алу… ну ты понял. И дай приказчика покрикливее.

— Для чего это?

— Хочу киянам покойника продать. Княжье тело с головой — в гроб, гроб — в дроги. Не заколачивать. Возчиков киевских увязать да за дрогами гнать. Отдадим киянам, типа: гроб «с горочкой».

Выделенный Николаем «продавец трупа» был несколько ошалевшим от свалившегося на него «счастья» шумным балагуром. Сдвинув заячий колпак на затылок, он яростно чесал лоб, непрерывно повторяя:

— Ну. блин, ну попал…

— Ежели не хочешь — возьму другого.

— Не-не-не! Не дай бог! Я ж про такой случай… даже и мечтать не мог! Я ж… ну… один! Чтоб кто мёртвого князя продавал… да ещё Великого… На всю Русь! Один! Как перст! Никого и близко…!

Почему на Руси «один» — «как перст»? Персты-то, как раз, всё с «братцами». Кулак, ладонь, щепоть… Одна у человека голова. Нос. И, да, есть «один». Мда… и похож. «Как перст».

— Э… Господин Воевода. А в какую ныне цену покойные Великие Князья выставляются? А то я как-то… товар-то… не на каждый день.

— Ежели свежие, вчера рубленные, то по тысяче. А там… поглядишь по покупателям.

Парень то поглаживал гроб, на котором сидел, то тряс головой от уникальности ситуации, то начинал горделиво осматривать окрестности. Понимаю: такая сделка у торговца — «в жизни раз бывает». Да и то, очень не во всякой жизни. Первый и единственный раз за всю историю Руси. Второй. Если печенежского хана Курю с черепом Святослава-Барса считать.

К воротам не подошли — стрелы кидать начнут. Выбрал мужика из пленных возников-киевлян. Объяснил, послал к воротам. Тот, опасливо приседая через шаг, пошёл. Долго кричал стражникам на башне. Те разглядывали его с высоты. Ругались, пару раз пуганули стрелами. Потом, видно, привели знающих возчика в лицо. На стене появились женские платки, пошёл визг, вой и причитания. Со стены скинули верёвку с петлёй. Мужик сунул туда… нет, не голову, как вы подумали — задницу. Его подняли и там затихло.

Его коллеги по извозу стояли у дороги связанными, на коленях и дрожали. От холода и страха: я публично предупредил «посла», что если быстро не вернётся — коллегам головы отрублю.