В Бирюк - Приступ [СИ]

Потом спустили на верёвке мешок с серебром. «Продавец» начал его пересчитывать и перевешивать. А весов-то нет. Спустили со стены весы. Теперь гири «не той системы».

Седло стало ощущаться набором воткнувшихся в задницу иголок. Слез, погулял пешком, Сивко благодарно положил морду на плечо. «Долго ещё, хозяин? Я в конюшню хочу. Овса похрумкать». Терпи Сивко. Я тоже хочу. Чего-нибудь похрумкать.

Уйти нельзя. Завал из брёвен за воротами был — за время торга разобрали. Сгоряча. Собрались на вылазку да передумали. У меня вблизи дороги поставлены две турмы: лучники и мечники. Только что подошли ещё три десятка кыпчаков. Алу рвётся вперёд, но я притормаживаю: чисто демонстрация. Ещё со стен видны недалёкие муромские разъезды. Осмелятся ли?

Ворота мгновенно не открыть, дровни поставлены правильно: лошадкой к нам, ездовой сидит, поводья держит. Можно, конечно, и со стен на верёвках попрыгать. Метров пятнадцать высоты. А назад? — А мои стрелки выйдут на дистанцию прицельного выстрела за полминуты.

Снова крик. Цепляют гроб верёвками, начинают поднимать.

Хреново: подъехать впритык можно только по дороге, под воротную башню. К стенам санями не подобраться: ров и откос вала. А башня… они туда и тянут, под самую «нахлобучку» — четырёхскатную кровлю.

Осторожные победили храбрых, теперь все пропотеют. Можно ж было просто выйти из ворот, забрать посылку. Даже без боя, сторговавшись. Но… открывать крепостные ворота перед врагом — измена. Только по приказу «верховного». Ныне в Киеве «верховный» есть. Но… не полно-право-мочный. «Хромая утка». Нет, если, конечно, общий военный совет решит… Ожидайте консенсуса.

Факеншит! А вот это не планировалось, чистый импровиз. Под названием «распи…яйство святорусское». Если кто-то думает, что в «Святой Руси» не проявляется это наше исконно-посконное свойство…

Одну верёвку тянули быстрее другой. Гроб стал вертикально. И — слетел. Сама домовина — в одну строну, крышка — в другую, тело — в третью, голова — в четвёртую. Граната Ф-1, противопехотная, оборонительная. Разлёт осколков — 200 м.

На стене ахи, вой, плач. С матюками.

Внизу «продавец с сотоварищи» суетится по снегу, снова собирает «посылку в столицу». Характеризуя партнёров по сделке… нелицеприятно. Собрал, сел на крышку, пот вытер. Ему со стены кричат — только головой мотает.

С глубиной снега вблизи ворот — понятно. Что во рву — доложат по завершению. Парень туда лазал за головой — лично ножками промерил.

Ребята! Кончайте уже! Я кушать хочу. И ноги замёрзли.

Снова скинули верёвки, снова увязали, подняли. Уже лучше. До верха дотащили и ни тпру, ни ну. Факеншит же! Опять князя потеряют. Считая с Вишенок — третий раз. Не, сообразили. Опустили гроб с покойником назад. Поругались с моим торговцем. Перекинули свои концы верёвок через крышу.

Идиоты! Она ж четырёхскатная! Верёвки свалятся!

Никогда не считайте предков дураками. Просто им нужно время.

На башне поругались. Между собой. Я думал — они и тягунов на крышу загонят. Нет, всего четверть часа интенсивного перечисления мужских и женских половых органов. И способов их взаимодействия. С демонстрацией имитаций.

Как глубоко и всесторонне наш народ вникает во всякую проблему! И находит удивительно гармоничное решение: верёвки тащат мужики с той стороны башни. На крыше сидит четверо «направляльщиков». А с этой стороны пара ярыжек оседлали забороло и вопят — ровно ли домовина идёт. Ещё с десяток бояр и пресвитеров, выставив лысины в нашу сторону, теряют шапки и дают советы.

Ага, дотянули. До щели между крышей и парапетом. Козырёк крыши выступает, гроб висит чуть дальше протянутой руки. Пошла акробатика. Народ и шубы с ризами скидывает. Ещё бы: проявить удальство да к правящей семье помочь стремление, на глазах самого… Сейчас ка-ак… не. Есть и разумные люди: багры сыскали, затянули.

Снова крик. С выражениями и жестикуляцией. «Продавец» нам рукой машет. Поняли, подняли, погнали к нему возчиков-полонян. Те, бедные, и встать не могут — замёрзли, в снегу стоявши.

Дошли, развязали. Тут…

На стене — замена. Гражданских отодвинули, вперёд «медные лбы» вылезли. Не знаю где у них чего оловянного, но луки в руках. С наложенными стрелами. Скинули верёвки со стены, стрелами шуганули моих. Мои — ко мне бегом, возчики — бегом на стену. Бедненькие. По крутому склону заснеженного вала, на четвереньках, ожидая смерти в спину… Ага, вал водой не залит, льда нет.

— Господине! Мы их сейчас…!

— Отставить. Алу, мне эти беглецы полезнее живыми в Киеве.

— Но они же обманули! Треть серебра не дали!

— Значит, через пару дней мы будем рубить не мирное население и праведных защитников родины, а изменников, подлецов и мошенников. Справедливо и заслуженно. А серебро… И что недодали, и вообще всё что у них есть — станет нашим.

Забавно. Нас обманули на три сотни гривен. Ещё лет пять назад я бы за такое… горло бы перервал, злобой изошёл. Сотен семь они отдали. Там, наверняка, полно всякого барахла, со свинцом, оловом. После переплавки под стандарт сотен пять останется. Сумма… заметная. Но по сравнению с тонной хлорки… Так, хлебушка прикупить. Вовсе не на всех. Для тех только, кто ту хлорку делает.

«Если бы батя не пил, то и хлеба не на что купить было».

Мда… Если бы Ванька Лысый Великих Князей не резал…

У Алу хватка как у меня: что моё — то моё:

— Беглецы… надо убить!

Это радует.

А вот просчётливости — чтобы вперёд просчитывать — маловато.

Это удручает.

— Э-эх, Алу. Говорят: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Киевляне получат и «раз увидеть», и «сто раз услышать». Они уже знают, что я убил Жиздора. Каждый из десятка беглецов десяток раз расскажет об этом. Привирая и приукрашивая. Как очевидец. «Ложь повторённая сто раз становиться правдой». А правда? — Очевидной истиной? Прошлой ночью Великая Княгиня… мы с ней немножко… покувыркались. Она кричала, что мечтала заблудить со «Зверем Лютым», что ради этого подвела Жиздора под мои мечи. Беглецы эти крики слышали. И каждый из них десяток раз повторит. Снова — привирая и приукрашивая. Завтра князя будут отпевать и хоронить. Множество народа будет при этом присутствовать. Увидят, что слова о его смерти — правда. И поверят в слова об измене княгини, об измене на самом верху, в самом княжеском семействе. Если жена изменила мужу, то почему брату не изменить брату? Не предать его поданных? Ярослав-то уже бывал в заговоре против Жиздора.

— Они озлобятся, проповеди попов наполнят их сердца яростью.

— Конечно. В тот час, когда они будут звучать. Потом покойника закопают. Люди разойдутся по домам. Помянут Жиздора. Среди своих. Узким кругом. Кругами. Кружочками. Ярость не может кипеть долго. Она исходит паром. На её место приходит тоска. Безнадёжность. В сердце вползает страх. Они будут много пить, чтобы заглушить. А потом — крепко спать. И не пойдут на стены.