В Бирюк - Чума [СИ]

Веками именно дворянам власть передавала «дикие земли». И помещики выводили в Дикое Поле своих крепостных.

Например, мещеряки, угро-финское «болотное» племя, жившее между Окой и Клязьмой, оказалась «русскими» в степных губерниях в 18 в. Этот же «вывод» составляет афёру Чичикова с «мёртвыми душами».

Аристократы получали тысячи десятин. Множество таких владений существовало ещё в начале 20 в. Одно — и в 21 в.: Аскания-Нова. Эти земли в 1828 году Николай I по 8 копеек за 1 га продал немецкому герцогу Фердинанду Фридриху Ангальт-Кетгенскому из династии Асканиев. Тех самых, которые нынче враждуют с Вельфами за Саксонию и бьют славян возле будущего Берлина.

Целый пласт русской истории выпал. Какие-то куски можно найти в «Тихом Доне» или у Бунина. Остальное…

Потомки этих людей гибли. В схватках со «степными хищниками», в войнах Империи, в Гражданской. Выжившие постарались забыть о своих предках. Вспоминать о поместьях… было опасно.

Исчезли из памяти народной имена тех двухсот помещиков, «детей боярских», которые встретили огромное крымское войско на Черниговских засеках. И погибли, так и не уступив дорогу находникам. Или сотника из Курска 17 века, который трижды разбивал отряды крымчаков, угонявших русский полон. В последний раз он сел на коня, догнал и посёк татар, «освободил люд православный из неволи басурманской», когда ему было за шестьдесят.

А чего его помнить? — Нетрудовой элемент, эксплуататор, цепной пёс кровавого самодержавия.

Но если он «плохой», то и спасённые им… кто?

Опыт Скородума показал, что «боярин-пионер» — плохо. Даже будучи организованными, обеспеченными инвентарём, скотом, семенами, уйдя всего на сотню вёрст от привычных Окских лесов, переселенцы мёрли. Из тысячи душ за дорогу и в первый год умерло триста, во второй — сто. Только на третий год смертность вернулась к обычной.

Крестьянский «мир» не может «выкатиться» в Степь — вырежут в первый же год.

В Степь? — Только под защитой княжьих городков.

И всё равно — скачок смертности, болезненная адаптация к новым ландшафтам и климату. Нет массы необходимых повседневных навыков. Преимущественно домашних, женских.

Проще: что крестьян, что бояр «эз из» в Степь пускать нельзя — и сами намучаются, и землю испортят. Нет, потом-то конечно… Но сильно потом.

Третье вытекало из двух первых.

«Забег по граблям» — наш любимый вид спорта. Повтор «кризиса жратвы» гарантирован.

«Чем дороже хлеб, тем дешевле права человека».

Не хочу.

Надо искать выход из замаячившей «мальтузианской ловушки». Выходы. «Букет решений».

…

Скородумова «сотня тыщ» оказалась подарком. Неожиданным, радостным. Как от Деда Мороза. Второй «подарок» был ожидаем. Мы просто чуть подсуетились. «Ко всеобщему удовольствию».

Боголюбский был взбешён действиями новогородских бояр и «гуманизьменностью» Ропака. В трусости не винил, но не понимал совершенно:

— Как он мог?! Отцову волю презрел! «Побоялся за людей своих…» Да для того слуги и есть, чтобы умереть за господина своего! Сотню сберёг, теперь тысячи сгибнут!

Неудача попытки возвращения Ропака в Новгород, казни его сторонников, появление беглецов в Боголюбове… поддерживали раздражение. В понимании Андрея власть в Новгороде захватили клятвопреступники. К людям такого сорта он был беспощаден. Старался дел с такими не иметь.

— Надо торг с Новогородом закрыть. Там ныне воры правят…

Фраза была произнесена на пиру в сослагательной тональности. И вызвала панику у бояр.

Ростовские «меховщики» и Суздальские «хлебоделы» почувствовали, как железная длань Бешеного Китая сжимается на их… нет, не на том, про что вы подумали — на кошельках.

Боголюбский, видя в какую смуту сползает Русь, вовсе не хотел конфликта со своими боярами. Прекрасно понимая, что обе группы связаны с Новгородским торгом, «ломить» не стал.

И тут я, как чёртик из табакерки. Без надрыва, чисто «силою вещей».

Узнав от Лазаря о высказываниях Андрея, в очередном послании намекнул:

— У Ростовских нынче мягкой рухляди будет на-мале: всё невывезенное за зиму казна Всеволжская заберёт. И с хлебом мои твоим помогут — скупят, чтоб не обнищали.

Монополия на пушной торг в моих землях введена ещё «Усть-Ветлужским соглашением». После похода Чарджи и «примучивания» земель между Волгой, Сухоной и Шексной — наступила и там. Ростовские приказчики, скупавшие меха в Двинской земле и не вывезшие товар по зимнему пути или через Белозерск, возвратятся в Ростов Великий «пустыми».

А жо поделаешь? — Закон есть закон. Примите мои соболезнования.

Нет товара — нет денег. «Любовь» Ростовских и Новгородских несколько… Нет, не похерится, но — похилится.

Андрей промолчал. Но когда «меховщики» кинулись к нему с криком:

— Княже! Защити! Граблют! — выразил удивление:

— Вы в чужие земли влезли? Ай-яй-яй. Зверь Лютый на Неро рыбу ловит? А вы что на Сухоне забыли?

Всё-таки факторию в Ростове сожгли и разграбили. Но когда «возмущённые народные массы» сунулись к телеграфной вышке, приехали княжеские гридни. От показанной ими «кузиной мамы» два десятка «возмущённых» умерли на месте.

На сумму убытков я уменьшил «страховую выплату», люди Андрея провели сыск и взяли втрое.

Тогда же Николай задал Гороху Пребычестовичу риторический вопрос:

— Тебе денег не надо ли?

Горох похлопал глазами на такую глупость и спросил:

— Ну?

С этого момента количество приказчиков-прасолов у Гороха умножилось троекратно. И многократно увеличились его закупки хлеба. Пустые учаны с бегом бегущими бурлаками доходили до Гороховца, меняли команды и вскоре возвращались от Нерли, Владимира, Суздаля гружёные хлебом.

Прежде Горох покупал для своих. Теперь посудинки, постояв денёк и оставив команду на берегу, скатывались дальше. Где, приняв на борт других гребцов и кормщиков, шли вниз по течению.

«Конспирация» была вызвана не опасением князя Андрея — тут у меня иллюзий не было, князю доносили про всё. Но враждебность туземцев требовала осторожности. Стационарные группы, вроде факторов или связистов на вышках, прямо находились под защитой князя. А вот подвижные команды… могли иметь кровавые неприятности.

Внятное, хоть и непрямое, согласие князя Лазарь получил только в сентябре, когда посадник из Переяславля-Залесского пришёл с доносом:

— А хлеба ныне через город везут мало. А гонят его водой вниз по Клязьме. Отчего и серебра мало собирается. Потому обчество городское тебе, княже, челом бьёт: просит твою милость уменьшить урок, с города взимаемый. А тех прощелыг бездельных, кои зерно вниз по Клязьме сплавляют, имать и казнить. За серебра в казну твою, светлокняжескую, умаление.