Фрэнк Герберт - Машина бытия

– С Хелен? – уточнила Лаокония. – Зачем тебе беспокоить Хелен такими рутинными вопросами?

– Я просто хотела обсудить…

– Трансивер предназначен только для служебного пользования, – сказала Лаокония. – Передавай лишь те сообщения, которые я утвердила. Мы здесь для того, чтобы решить проблему размножения рукучпов, а не для того, чтобы попусту чесать языком.

– Мне вдруг стало как-то не по себе, – призналась Мари. – Что-то в этой ситуации меня беспокоит.

– Беспокоит?

– Мне кажется, мы неправильно поняли предупреждение Гафки.

– Не беспокойся, – сказала Лаокония. – Местные не доставят нам никаких неприятностей. Просто Гафка до последнего пытался придумать отговорку, чтобы не пускать нас на Большое Песнопение. Ты же сама видела, какие они по-дурацки застенчивые.

– Но что, если…

– У меня большой опыт в общении с коренным населением, – сказала Лаокония. – Проблем не возникнет, если в любой ситуации сохранять самообладание и твердую хватку.

– Возможно. Но…

– Сама подумай! – сказала Лаокония. – Мы первые представители человечества, которые побывают на Большом Песнопении рукучпов. Уникальная ситуация! Ты не должна позволять величию нашего достижения притупить твой разум. Сохраняй хладнокровие и объективность, как я. А теперь иди и свяжись с кораблем!

Это была круглая поляна километра два в диаметре. В лунном свете исполинские лаковые деревья отбрасывали черные тени. Высоко над краем поляны лунный свет рисовал призматическую радугу вокруг каждого листа. Серебристое мерцание в середине открытой местности выдавало передвижение небольшого, дистанционно управляемого ховерплота, груженного камерами ночного видения и микрофонами.

За исключением места на опушке леса, где разместились Лаокония и Мари, всю поляну заполнили безмолвные, похожие на утопающие в тенях холмики коренные жители Рукучпа. Их визуальные шляпки мерцали в лунном свете, словно перевернутые чаши.

Сидя на раскладном стуле рядом с большим грузовым ховерплотом, Лаокония скорректировала позицию крошечного дистанционного плотика у них над головой. На мониторе перед собой она видела то, что фиксировали линзы камер: блестящую от сияющих визуальных шляпок поляну и едва заметное красное с зеленым мерцание инструментов, расположенных между Лаоконией и Мари, устроившейся по другую сторону грузового плота. Мари следила за работой камер ночного видения, благодаря которым на видео эта сцена покажется светлой, как днем.

Мари выпрямилась, потерла поясницу.

– Эта поляна, должно быть, не меньше двух километров в диаметре, – восторженно прошептала она.

Лаокония поправила наушники, проверила передачу. У нее болели ноги. Они добирались сюда, на эту поляну, по меньшей мере часа четыре. Ей вдруг стало не по себе, когда она подумала о том, что их, возможно, ожидает в те девять часов, что остались от рукучпской ночи. Это дурацкое предупреждение…

– Я говорю, большая поляна, – прошептала Мари.

Лаокония настороженно глянула на тихие фигуры рукучпов, сгрудившиеся неподалеку.

– Я и не думала, что их будет так много, – прошептала она. – Тоже мне вымирающий вид! Что показывает твой монитор?

– Они заняли всю поляну, – ответила Мари. – И мне кажется, дальше, под деревьями, их еще больше. Жаль, я не знаю, который из них Гафка. Надо было проследить за ним, когда он уходил от нас.

– Он не сказал, куда пойдет?

– Нет, только спросил, подходит ли нам это место и готовы ли мы помочь им.

– Что ж, я уверена, все пройдет хорошо, – сказала Лаокония. Однако в голосе ее не слышалось прежней уверенности, и она сама это понимала.

– Не пора ли связаться с кораблем? – спросила Мари.

– Оттуда позвонят с минуты на… – На панели перед Лаоконией загорелся красный огонек. – Вот они.

Она нажала на переключатели и проговорила в микрофон, закрепленный у нее на щеке:

– Да?

Услышав металлический шум разговора в наушниках Лаоконии, Мари лишь острее ощутила свое одиночество. Корабль находился так высоко над ними.

– Все правильно, – сказала Лаокония. – Сразу передавайте полученные записи и попросите, чтобы в Кампичи провели независимое исследование. Позже мы сравним результаты. – Пока она слушала ответ, стояла тишина. Затем она сказала: – Я уверена, что нам не грозит опасность. Можешь следить за нами через линзу наверху. Но ни в одном рапорте не упоминалось, что рукучпы совершали над кем бы то ни было насилие… Ну, я не знаю, что сейчас с этим можно поделать. Мы уже здесь, и на этом все. Я отключаюсь. – Она нажала на переключатель.

– Это была доктор Бакстер? – спросила Мари.

– Да. Хелен сама наблюдает за нами, хотя я не понимаю, что она сможет сделать. Медицинские работники иной раз ведут себя очень странно. У местных что-нибудь изменилось?

– Насколько я вижу, они не сдвинулись с места.

– Почему Гафка не мог провести с нами предварительную беседу? – спросила Лаокония. – Терпеть не могу действовать вслепую.

– По-моему, разговоры о размножении все еще смущают его, – сказала Мари.

– Здесь слишком тихо, – прошипела Лаокония. – Мне это не нравится.

– Уверена, скоро они что-нибудь сделают, – прошептала Мари.

И тут, словно ее слова послужили сигналом, по поляне начала расходиться едва различимая вибрация. В ответ зазвенели листья лакового дерева. Вибрация усиливалась, превращаясь в гул органа с резким облигатным звуком труб. Пение виолончели превратило звук в мелодию и накрыло ею поляну, а лаковый лес звенел все громче и громче.

– Великолепно, – выдохнула Мари.

Она заставила себя обратить внимание на инструменты перед собой. Все работало нормально.

Мелодия слилась в единую, чистую, гармонически совершенную ноту – звук флейты, переходящий во вторую фазу с полной оркестровкой. Музыкальная тема расширялась элемент за элементом: барабанная дробь в нижнем регистре встраивала в мелодию величавый ритм, а перезвон цитры заложил контрапункт ритму.

– Следи за инструментами, – прошептала Лаокония.

Мари кивнула, сглотнув комок в горле. Музыка напоминала ей песню, которую она, возможно, слышала раньше, но никогда в столь совершенном исполнении. Она хотела закрыть глаза; она хотела целиком и полностью отдаться этому приводящему в исступленный восторг звуку.

Окружавшие их уроженцы Рукучпа не двигались, только ритмически расширялись и сжимались их дыхательные мышцы.

Музыкальный экстаз усиливался.

Раскрыв рот, Мари поводила головой из стороны в сторону. Звук нес в себе бесконечность ангельского хора; божественность всей когда-либо существовавшей музыки теперь слилась в единую великолепную мелодию. Ей казалось, что еще прекраснее этот звук стать не может.