Фрэнк Герберт - Машина бытия

– Вы зачем-то пришли на почту? – спросил я в бесцеремонной деревенской манере. – Я очень давно вас не видел.

– Я рассчитывал… увидеться здесь с одним человеком, – ответил он. Потом он кивнул в сторону журнала, лежавшего у меня на коленях. – Не знал, что вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием.

Отделаться от него я уже не мог, момент был упущен. Я один из тех, к кому люди сразу проникаются доверием – даже когда я не расположен к доверительным разговорам, – и мне было очевидно, что Крэнстон хочет угостить меня какой-то своей «историей». Я вяло попытался отделаться от него, потому что был в довольно характерном для писателей расположении духа – мне хотелось откусить голову всякому, кто заговаривал со мной.

– Думаю, что экстрасенсорное восприятие – это чистой воды мошенничество, – сказал я. – Особенно отвратительно наблюдать все эти логические уловки, к которым прибегают, чтобы якобы математически доказать его существование…

– Я бы на вашем месте не был столь уж категоричен, – сказал он. – Могу рассказать вам кое-что, и это будет чистой правдой.

– Вы читаете мысли, – сказал я.

– Читать – это не самое подходящее слово, – сказал он, – и речь идет не о мыслях. – Он отвернулся, посмотрел на дорогу, разветвлявшуюся за зданием почты, а потом снова взглянул на меня. – Это сознание.

– Вы читаете сознание, – сказал я.

– Вижу, что вы мне не верите, – сказал он. – Но все же я хочу вам кое-что рассказать. Никогда не рассказывал об этом чужим людям… но вы-то не совсем чужой, вы, можно сказать, здешний, а так как вы еще и писатель, то сумеете что-то выцепить из этих историй.

Я вздохнул и закрыл журнал.

– Это было, когда я только что переехал сюда к сестре с залива, – начал свой рассказ Крэнстон. – Мне было семнадцать, а сестра уже года три как была замужем. Но ее муж, капитан, все время пропадал в море. Тогда он был, кажется, в Гонконге. Свекор сестры, старый мистер Джерузалем Берстобл, был тогда еще жив. Он жил в спальне на первом этаже, и дверь ее выходила прямо на заднее крыльцо. Он был глухой как пень и не мог без посторонней помощи встать с кресла-каталки. Собственно, меня и вызвали сюда, чтобы я помогал. Это было живое ископаемое, старый Джерузалем, если вы помните. Но едва ли вы были с ним знакомы.

(Это был намек на мое «пограничное положение», которое всегда было причиной того, что местные избегали говорить со мной о «старых временах»; и это несмотря на то, что меня приняли, так как отсюда были мои дед с бабкой, и все в деревне знали, что я «вернулся домой», чтобы залечить полученную на войне рану.)

– Старик Джерузалем обожал играть по вечерам в криббидж, – сказал Крэнстон. – В тот вечер, о котором я рассказываю, он с моей сестрой играл в криббидж в кабинете. Они почти не разговаривали из-за его глухоты, и единственное, что мы слышали, – это шлепки карт о стол и глухую воркотню сестры всякий раз, когда она набирала проигрышные карты.

Мы выключили свет в гостиной, но в камине горел огонь и к тому же в гостиную проникал свет из кабинета. Я находился в гостиной с Ольной, норвежской девушкой, которая тогда помогала сестре по хозяйству. Пару лет спустя она вышла замуж за Гаса Биллза, парня, который потом погиб от взрыва паровой машины в Индиан-Кемпе. Мы с Ольной играли в какую-то норвежскую карточную игру, в рип , похожую на вист, но очень скоро она нам наскучила, и мы стали просто сидеть у камина, рассеянно прислушиваясь к стуку карт в кабинете.

Крэнстон сдвинул на затылок кепку с козырьком и посмотрел на зеленую воду Саунда; там буксир вытягивал из приливного бассейна связку бревен.

– Она была очень хорошенькая, эта Ольна, – заговорил он наконец. – Волосы у нее были как золото с серебром. А кожа была такая бархатистая…

– Вы были в нее влюблены, – сказал я.

– Да я просто с ума по ней сходил, – согласился он. – Да и я был ей не противен… ну, во всяком случае, сначала.

Он снова умолк, снова взялся за козырек своей кепки. Потом сказал:

– Я пытался вспомнить, чья это была идея – ее или моя. Идея была моя. Ольна все еще держала в руках колоду карт. И я сказал: «Ольна, перемешай карты. Только так, чтобы я не видел». Да, именно так все и было. Я предложил ей перемешать карты, а потом снимать по одной и спрашивать, какую она сняла, а я буду угадывать.

Тогда было много разговоров о том парне из университета Дюка, о том враче – не помню, как его звали, который изучал людей, угадывавших карты. Думаю, что мне поэтому и пришла в голову такая идея.

Крэнстон ненадолго умолк, и могу поклясться, что в тот момент у него помолодели глаза.

– Итак, она перемешала карты, – сказал я, невольно заинтересовавшись рассказом. – И что было дальше?

– Что? Ах да… Она сказала: «Та, посмотрим, как ты укатаешь этот отин карт». – Она говорила с сильным акцентом, эта Ольна. Она, думаю, родилась в Старом Свете, а не в Порт-Орчарде. Ну, в общем, она взяла верхнюю карту, посмотрела на нее. Господи, как грациозно она наклонилась, чтобы рассмотреть ее при тусклом свете, льющемся из кабинета. И, понимаете, я сразу увидел эту карту – это был валет треф. Я отчетливо видел его в своем сознании… нет, саму карту я не видел, но я знал. И я выпалил, что это за карта.

– Вы угадали одну карту из пятидесяти двух… ну что ж, неплохо, – сказал я.

– Мы перебрали всю колоду, и я правильно назвал все карты до одной, – сказал Крэнстон. – Она переворачивала их и смотрела. Я не ошибся ни разу.

Конечно, я ему не поверил. Таких историй вам расскажут по дюжине за четвертак. Так, во всяком случае, мне говорили. Ни одна такая история не подтвердилась впоследствии. Но мне было любопытно, зачем он рассказывает мне все это. Может быть, этот старый деревенский холостяк, человек, ничего собой не представляющий, живущий на хлебах сестры, просто хочет подчеркнуть свою уникальность и важность?

– Значит, вы без ошибок назвали все карты, – сказал я. – Вы не подсчитали, каковы были шансы это сделать?

– За меня это сделал один профессор в колледже, – ответил Крэнстон. – Я не помню, сколько их было, шансов. Он сказал, что мой результат не мог быть случайным. Это невозможно.

– Невозможно, – согласился я, даже не пытаясь скрыть недоверие. – Что об этом подумала Ольна?

– Она подумала, что это какой-то трюк, домашний фокус, ну, вы понимаете.

– Она была в очках, и вы видели в них отражение карт, не так ли? – спросил я.

– Она до сих пор не носит очки, – ответил Крэнстон.

– Ну, значит, вы видели отражение в ее глазах, – сказал я.

– Она сидела в тени, футах в десяти от меня, – сказал он. – Свет падал только из кабинета, и она сама с трудом различала карты. Для того чтобы я их увидел, ей пришлось бы показывать их мне при свете огня в камине. Нет, ничего такого не было. Иногда я угадывал карты вообще с закрытыми глазами. Я просто видел эти карты… каким-то местом в моем мозгу. Я не колебался и не гадал… Я просто каждый раз знал , какую карту она переворачивает.