Артем Углов - Предел прочности. Книга третья

До пункта назначения ехали минут двадцать, после чего мое тело извлекли наружу, и особо не церемонясь, протащили по полутемным коридорам. Где нахожусь - не знал, как и не знал, где находится Мария Луиза: нас изначально разместили по разным машинам. Информацией не делились, прав не зачитывали, не пинали – и то ладно.

Отъехали в сторону очередные двери и меня спустили вниз по ступенькам. Краем глаза вижу решетки: справа, слева, может статься, что и спереди тоже есть.

- Куда его? – звучит уже ставший знакомым нагловатый голос.

- В левую, - ответили нехотя, с заметной ленцой. Обладателя голоса не вижу, только начищенные до блеска ботинки.

- Может к старику, на воспитание?

- Занято там.

- Знаю, что занято, но это ищейка. Должны же мы, граждане первой республики проявить гостеприимство, чтобы радушие наше запомнилось на всю жизнь.

- Тогда в правую, - согласился владелец пижонских ботинок.

И меня заволокли в камеру: бросили на пол, лязгнув на прощание металлом.

Лежу на холодном бетоне, пытаюсь пошевелить затекшими конечностями. Левая двигаться отказывается, совсем чужая, с правой выходит чуточку легче. Переворачиваюсь на бок и первым делом стираю с лица осточертевшую пену: с глаз, с носа, со щек. Заваливаюсь на спину – выдыхаю. Чувствую, как красная жидкость поступает в затекшие конечности, миллионами иголок пронзая плоть. Шевелю пальцами, напрягаю мышцы, пытаясь разогнать кровь по венам.

- Ни тебе привет, ни здравствуйте, - послышался противный гундосый голосок. – Слышь, цык, здесь так-то люди уважаемые.

Запоздало вспоминаю что не один нахожусь в клетке, пахнущей сырыми стенами и мочой. С трудом приподнимаюсь на локте, двигаю головой: шея болит в месте укуса, но не кровоточит и то ладно.

Осматриваюсь… Понимаю, что нахожусь в небольшой вытянутой камере, ограниченной стенами с трех сторон и сплошной решеткой, от пола до потолка, с четвертой. Именно на нее и откидываюсь, ощущая лопатками толстые прутья: не менее холодные, чем пол под задницей.

Кроме меня в помещении два сидельца: пожилой мужчина с остатками седых волос на голове и пацаненок, на вид мой ровесник, может чуть младше. Именно он уставился с вызовом, смотрит не отводя взгляда. Предлагает устроить соревнования, кто поборзее будет? Нет уж увольте, играть в гляделки не мое.

- Чё, цык, - снова прозвучал гнусавый голосок, стоило отвести глаза. – Ты чё, цык, не здороваешься?

Цык, цы, или цыка – распространенное междометие среди уголовников. Замени его знакомым «на» и сразу повеет ветрами родного мира. Тот же Леша-опездал не мог нормально двух слов связать, чтобы не «на-накнуть». В иномирье же это звук успешно заменял «цык», обрезок термина ганцык. Так на жаргоне называли неудачника, человека слабого, не способного постоять за себя – лоха, одним словом.

Понимаю, что миром с посидельцами не разойдемся. Не для того меня запихнули в правую камеру, не для того обозвали ищейкой во всеуслышание, а значит проявлять излишнюю деликатность в общении не стоит.

- Иди в жопу, - отвечаю парню на чисто русском.

- Чё, - воззрился он на меня, - ты чё там базаришь, цыка? По какому-такому щебечешь, птичка певчая? Давно перышки не щипали? Здесь тебе люди уважаемые сидят, не шелупонь какая. А ну быром поднялся на культяпки свои и представился, как положено, пока не…

- Щепа, угомонись, - вступил в разговор старик, спокойно и уверенно, не повышая без нужды голос.

- А чё он…

- Рот закрой.

И парень послушно заткнулся. Шмыгнул обиженно носом, отвернулся, а я почувствовал на себе взгляд старика. Плохой взгляд... Нет, не агрессивный, не было в нем угрозы – так сытый хищник изучает антилопу, устроившись в полуденной тени раскидистой кроны.

- Зачем на холодном полу сидишь, садись рядом, - произносит он наконец.

- Спасибо, мне и здесь хорошо.

Старик покачал головой, словно был я не сокамерником, а внучком неразумным, что по малости лет сплошные глупости болтает.

- Плохо, ой как плохо. Мне поверь – человеку старому, долгие года прожившему. Для здоровья твоего плохо будет. Садись! - сморщенная ладонь похлопала на место рядом с собою.

Старик не приказывал, не принуждал, говорил ровным тоном. По сути, чем его слова были – заботой и участием, а по факту - веяло от них заметным холодком. К таким если не прислушиваешься, долго потом сожалеть будешь.

Снова осматриваю камеру, рассчитанную на двух человек. И вполне логично, что пара нар занята: на одних развалился Щепа, на других замер старик в позе лотоса. Понимаю, что особого выбора не существует: либо на полу сидеть, либо на ногах стоять. Третий вариант, предложенный хищником в обличье пожилого человека, доверия не внушает.

В другой жизни, где был человеком-разумным, где не было иномирья, и Твари, останавливающей время, обязательно бы остался сидеть на месте, но то в другой…

Встаю на ноги, осторожно делаю первый шаг. Время не останавливается, мир вокруг не превращается в густой кисель, бегущие секунды не тормозят с протяжным визгом. Не было и марионетки, не спускала она говяжий язык с потолка, обильно покрытый слизью и полипами, а это значит, что жизни моей ничего не угрожает.

«Поэтому стал таким храбрым, Петр?» - издевательским тоном Валицкой заявляет внутренний голос.

«Иди в жопу», - отвечаю ему.

Прохожу мимо пацаненка, сажусь на предложенное место, которое может особой мягкостью не отличалось, но было куда лучше бетона. Теплее, так точно.

- Кха, - Щепа издал недовольный звук. Пацаненка прямо-таки распирала праведная волна негодования. Предложили сесть рядом с авторитетным человеком, да еще кому: ищейке поганой, место которой возле параши?! Это же в нарушение всяческих устоев, в коих он, Щепа, изрядно поднаторел и разбирается не хуже прочих.

И так ему больно стало, что поднялся с нар и отошел к решетке, отвернулся – один в один обиженный ребенок, у которого отняли любимую игрушку, не дав доломать. Что они понимают, эти взрослые.

Мы со стариком молчали: он - поджав под себя ноги в позе восточного мудреца, я – опершись локтями о колени. Время шло, невидимые часы тикали. Не знаю, о чем думал дед, мои же мысли вертелись вокруг персоны Марии Луизы, как она там.

«Она тебе чуть кусок горла зубами не выдрала, а ты жалеть. Может подойдешь, пацаненка по головке погладишь, «жалельщик» великий?» - во внутреннем голосе послышались отчетливые нотки старшего брата.

«И ты иди в жопу», - мои аргументы сегодня не отличались разнообразием.

Спорить с самим собой – то еще занятие. Чего по-настоящему хотелось, так это понять Малу, причины ее ненависти: глухой и темной, темнее ночи, от которой респектабельная дама сходит с ума, готовая рвать глотку зубами. Неужели все дело в Алине Ольховской, в том давнем случае? Только в чем я провинился? В том, что сбежал, не трахнув? Или Мария Луиза до сих пор верит, что я изнасиловал её подопечную? Бред… не понимаю, но очень хочу понять. Понять, за что так можно ненавидеть.