Артем Углов - Предел прочности. Книга третья

От тяжелых размышлений оторвал металлический гул – это Щепа отметился пинком, выместив злобу на ни в чем не повинных прутьях решетки. Зыркнул в мою сторону и снова пнул, как бы говоря: «на, получи». Потом деланно провел серию ударов невидимому спарринг-партнеру, окончательно утверждаясь в собственной значимости. На этом дело могло и закончиться, но тут на глаза ему попался сосед из камеры напротив. Высокий, нескладный парень наблюдал за нами, широко распахнув светлые ресницы. Весь какой-то белый, обесцвеченный: кожа, брови, волосы, даже глаза заволокла сизая дымка тумана. Странным и потусторонним веяло от его образа, особенно на фоне темнеющего зева камеры.

- Чё вылупился, обсосок?

Сосед моментально захлопал ресницами, в глазах появился испуг.

- Чё рот открыл? Хочешь конфетку? Она у меня сладкая, вкусная, - Щепа принялся совершать движения тазом в сторону парня, - соси, салага.

- Щепа, кому сказано, уймись, - вновь вмешался старик.

- А чё…, начал спорить молодой и тут же осекся. Дед показал короткий жест, одними пальцами, но это вполне хватило, чтобы угомонить не в меру разошедшегося сокамерника.

Раздосадованный Щепа забубнил и вернулся на нары, по пути проведя хук правой невидимому противнику. Грозный боец, с какой стороны не посмотри: словами нехорошими обзывается, решетку пинает, со спертым воздухом в камере воюет. Если таракана поймает и лапы оторвет, совсем крутым станет.

Я тяжело вздохнул, старик хрустнул коленкой, сменив позу и потянулись долгие часы ожидания. Первой затекла спина, потом превратилась в дерево задница. Я ходил, я стоял, я бесконечно смотрел в коридор, упершись лбом в толстые металлические прутья. Наблюдал за белобрысым соседом из камеры напротив, что вел себя странно, а с другой стороны, чего необычного может быть в человеке, который чертит пальцами на полу. Ну сидит себе, ну рисует - в замкнутом пространстве каждый развлекается, насколько позволяет фантазия. Тот же Щепа бесконечно бормотал: до ушей долетали лишь отдельные фразы, вроде «сыкливой ищейки» или «обсоска».

Белобрысый рисовал, Щепа бормотал, я мерил шагами камеру, а старик впал в состояние нирваны, прикрыв глаза и полностью отключившись от реальности. Все мы тут были странными, в мире, ограниченном двадцатью квадратными метрами.

От нечего делать, принялся следить за пальцем парня, за рисунком, который он пытался изобразить раз за разом. И выходило, что рисунок его был до крайности примитивен: сначала один треугольник, потом второй. И снова… и снова. Первый рядом с коленкой, второй чуть выше. Бесконечная зацикленность, завораживающая, вгоняющая в транс.

- Жрать охота, - подал голос Щепа.

У парня работала чуйка, потому как через пару минут после прозвучавшего заявления принесли еду: желто-коричневую баланду в пластиковой тарелке и… о чудо, бутылку воды! Прозрачная жидкость, которую можно пить, наконец-то!

Как откручивал крышечку, как опорожнял бутылку – не помню. Ощущение великого счастья охватило каждую клетку организма, лишив мыслей. Очнулся лишь с тарелкой и ложкой в руках.

Дохлебав жижицу до самого донышка, последовал примеру старика, выставив тару за решетку. Для таких случаев на полу имелся специальный квадрат, выкрашенный желтовато-грязным цветом А Щепа все тянул, подкидывая в воздух пустую бутылку. По довольной ухмылке было понятно: парень что-то задумал и вряд ли это что-то будет носить мирный характер.

Покрытые ссадинами пальцы отвинтили крышечку, поигрались, погоняли волнами по костяшкам. Поймав мой взгляд, он задорно подмигнул, дескать смотри, цыка, сейчас устроим «развлекуху». Легко соскочил с кровати и пружинящей походкой направился к решетке.

- П-с-с, - долетел шелестящий звук через секунду, – эй, тля, слышишь?

Белобрысый пацан из камеры напротив бросил чертить, поднял голову. Мутные с поволокой глаза уставились на Щепу.

- Эй, тля, ты чё такая бледная?

- А?

- Жуй на!

Послышался щелчок: вылетевшая словно из пращи крышка, угодила жертве в лоб. Тот недоуменно поднес пальцы к голове, почесал. В мутных глазах медленно, но верно зарождалось понимание, а вместе с пониманием и обида. Белки заблестели, в уголках начала скапливаться влага, первые слезинки повисли на пушистых ресницах.

- Давай, расхнычься, тля! Распусти нюни, как это умеешь. Давай, сука! - разошелся Щепа и в злобном азарте ударил по толстым прутьям - преграда даже не дрогнула. Тут здоровому Авосяну не удалось бы добиться большего эффекта, куда тщедушному арестанту. Только ладони отбил и еще больше раззадорился.

- Ы-ы-ы, - протянул Щепа, состроив плаксивую физиономию, - дяденька плохой, дяденька меня обижает, ы-ы-ы, ы-ы-ы.

Пацаненок шмыгнул носом раз, другой и издал тоненький звук, совсем не похожий на грубое мычание приставалы. Скорее на тоненькое «а-а-а».

- Реви, реви, сука! – довольный Щепа снова хлопнул ладонями по решетке, обернулся к нам: мол, смотрите, какой я молодец, устроил бесплатное развлечение.

- Не мельтеши, сядь на место, - бесцветным голосом произнес старик, не сподобившись даже открыть глаза.

- А чё?

- Сел, я сказал! – неожиданно мощно рявкнул старик и Щепа нехотя послушался. Засунул руки в карманы и вихляющей походкой направился к нарам.

- То нельзя, этого не делай, - донеслось до ушей возмущенное бормотание, - и чё, сидим здесь, как мокрицы в банке.

Тоску Щепы можно было понять: в камере нечем было заняться. Спи, сиди, ходи из угла в угол, а если надоело, снова спи – вот и все развлечения. Здесь даже время утратило былой смысл. Окон нет, часов нет, неба не видно, и ты не понимаешь ночь на дворе или день, спать тебе или наустпила пора завтрака. Пожалуй, еда оставалась той единственной отметкой, на которую можно было ориентироваться.

После второй кормежки сморил сон. Свернувшись калачиком на своей половине нар, закрыл глаза и провалился в сладкую дрему. В сознании мелькали расплывчатые образы из детства. Катаюсь на велосипеде по потрескавшемуся асфальту, слышу голос покойной бабушки, зовущей со двора обедать. И вот уже пью горький кофе на кухне, а рядом стоит Светка – халат на распашку, демонстрирует соблазнительные изгибы тела.

«Нравлюсь», - произносит она одними губами.

- Нравишься, - отвечаю я, а разве может быть иначе. Привычно тянусь, пытаюсь обнять за талию, но она вырывается, со смехом убегает. Оборачивается и я понимаю, что никакая это не Кормухина, а Ловинс. Девушка с греческим профилем вдруг резко останавливается, упирает руки в боки.

- Воронов, ты что себе позволяешь?

Пытаюсь оправдаться, объяснить, что все это сплошное недоразумение. И вовсе я не гнался за ней, и уж точно ничего такого не имел в виду, но девушка слушать не хочет. Щелкает меня по носу и гнусавым голосом сообщает: