Михаил Шаламов - Серая хризантема [Фантастические повести и рассказы]

— А для красоты! Нынче много о красоте-то говорят. Точно, нужна она. И в дому, и в работе. А я считаю, и природу иногда украсить надо. Вернуть ей душу ее сказочную. А то все открыли, изучили, разложили по полочкам, изучают, словно машину какую. Забывают, что природа — она живая, целая. Ее по винтикам нельзя развинчивать. Душа в ней. Я этих скульптур с десяток вырубил, в лесу, на болоте. Пройдет человек, остановится, удивится, а уйдет — унесет в сердце кусочек сказки, зернышко души природной. Может, оно потом и прорастет в человеке, это зернышко?

Лесник замолчал. Слышно было, как посапывает во сне Коля.

— Ну, получайте свои брюки! Как новенькие.

Я горячо поблагодарил хозяина, а он очень смутился, когда я хвалил его портновские способности. Но видно было, что он доволен.

— Вы, Игорь, примерьте, — сказал он, — а я пока постель постелю, — и стал доставать из шкафа чистые простыни.

Я сунул ноги в джинсы, и… затылок мой гулко стукнулся о диванный валик. Испуганно ойкнул проснувшийся Коля. Я сидел, прислушиваясь к гудению в голове. Пол приятно холодил. Я опустил глаза и увидел, что обе ноги мои торчат из правой штанины. Такого казуса не случалось со мной с ползункового возраста.

«Стыд-то какой!» — подумал я и, не вставая, попробовал исправить ошибку. Тот же результат. Я нервно хихикнул и попробовал еще раз. Ноги снова попали в одну штанину. Стало не по себе. Я посмотрел на Васильевых. Коля откровенно покатывался со смеху, а отец сочувственно улыбался. Я стянул джинсы с ног и углубился в изучение феномена. Снаружи все выглядело добротно, обыкновенно, но, когда я совал руку в левую зашитую штанину, ладонь выходила из правой.

Я смотрел на ладонь и боялся пошевелить пальцами. Потом пошевелил и услышал над ухом взрыв хохота. Теперь не смог сдержаться и Фрол Николаевич. Очень уж глупый вид, наверное, был у меня в эту минуту. Прохохотавшись и приняв всегдашнюю свою серьезность, он задумчиво протянул: «М-да-а!», отобрал у меня джинсы и подвел к старомодному ореховому шкафу.

— Примерь-ка вот это, — дал он мне снятый с вешалки солдатский китель. Я послушно сунул руки в рукава и обмер: обе руки вышли из правого. Но засовывал-то я их, естественно, в рукава РАЗНЫЕ!!!

— Вот видишь, — показал Васильев на заштопанный левый рукав. — Сам зашивал. Видно, зря ты работу мою нахваливал. Сплоховал я. Женщина бы никогда такого брака не наделала. Не подумай плохого. Тут никакого фокуса нет. Наука одна. Я недавно в книжке про такую штуковину прочитал. Обыкновенное дело. Просто твои штаны стали теперь «ШТАНАМИ МЕБИУСА»…

— Че-ем?

— Штанами Мебиуса. Был такой… Они у тебя проткнули левой штаниной третье измерение, прошли через четвертое и вернулись обратно, только уже с вывертами. И с кителем то же самое. Это все от штопки…

Я долго и безуспешно пытался осмыслить то, что мне сказал лесник. Хотел бы я посмотреть на легендарного Мебиуса в таком костюме!

Потом мы долго сидели с Фролом Николаевичем над книгой из серии «Эврика», в которой автор описал различные шутки, какие порой выкидывают время и пространство. А перед сном, уже погасив свет, лесник сказал:

— Наука наукой, а штаны перештопывать придется!

Когда утром я поднял голову с подушки, хозяева были уже на ногах. В утреннем воздухе слышался аромат вареной картошки. Мне тоже надо было приниматься за дело. Сразу после завтрака, проводив Васильевых в лес на работу, я засел писать сценарий будущей радиопередачи.

Провозился я часов до двух, а потом, прихватив со стола свежий огурец, вышел на двор, поболтать с толстым и отважным зайцем Лёкой. Но его во дворе не оказалось — ускакал по каким-то хозяйственным делам. И тогда я, хрустя огурцом, пошел в сарай, проведать овдовевшую Машку.

С первого взгляда было видно, что Машка этой ночью не сомкнула глаз. Вид жалкий и растерянный, кирпичного цвета перья встрепаны, а длинные костлявые пальцы на крыльях сжаты в кулаки. Я осмелел и вошел в сарай. Машка разлепила матовую пленку век и в упор посмотрела на меня. В круглых зеленых глазах вспыхнул на мгновение хищный огонек. Но, заметив на мне старые хозяйские галифе, Машка растерянно присмирела. Я подошел вплотную и погладил пальцем ее пульсирующую шею. Машка подвинулась на насесте и оскалила на меня треугольные, как у маленького крокодила, зубки. Я сунул в эти зубки остаток огурца, и мы помирились. Расстались мы через час совсем друзьями.

Как и откуда появился во дворе старик Пахомыч, я не заметил. Я сидел на завалинке и экспериментировал со штанами Мебиуса, когда дедок вырос передо мной, как из-под травы. Добродушно, с хитрецой улыбаясь, он сказал:

— Привет, старый знакомый! Ну, как тебе здесь нравится?

Старик оказался умницей и интересным собеседником. За разговором мы прозевали приход Васильевых.

Вечером был чай с ликером, а для Коли — с рябиновым вареньем. Старик не поскупился — принес большую фляжку и другую, поменьше, из которой прихлебывал один, а после долго поглаживал ее по крутому, слегка помятому боку. «Таракановка, — подумал я. — Чудит старик. Да пусть себе чудит!»

Вообще-то человек я не пьющий, и от дедова ликера меня быстро развезло. Шоколадное тепло разливалось по жилам, и все вокруг легонько покачивалось. Коля ушел спать, а Пахомыч куда-то запропастился. Мы с Фролом Николаевичем остались в горнице тет-а-тет.

— Ты, Игорь, не думай, — говорил мне доверительно лесник, — природа, она поумнее нас с тобой. Она все наперед знает, какой ключик к какому замку. А про себя не держит. Нет-нет да и покажет кончик тайны заповедной. А уж наше дело — за этот кончик потянуть и наружу тайну вытащить. Природа не жадная — отдаст и взамен ничего не попросит, кроме разве любви и уважения. Многому она нас научить сможет по-матерински…

— Да, Фрол Николаевич, как я с тобой согласен! — пробормотал я и, нашарив на столе фляжку с таракановкой, глотнул мало чем отличающуюся от ликера жидкость.

Проснулся я в одиннадцать утра под Машкиным насестом с чувством стыда за вчерашнее. Шел последний день моей командировки.

Настроение было странное. Конечно, жалко покидать лесную сторожку. Грустно становится, как подумаешь о расставании с лесом, пропитанным запахом чуда; но в то же время инстинкт журналиста гонит меня обратно в город, а сознание того, что на боку у меня висит магнитофон с кассетой, которая стоит всего моего пятилетнего стажа, наполняет меня священным трепетом.

Солнце клонилось к закату. Мы с Колей стояли на платформе и ждали электричку. Мальчик мурлыкал себе под нос какую-то песенку, а я снова думал о чудесах.

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам! — произнес я машинально избитую фантастами фразу.