Михаил Шаламов - Серая хризантема [Фантастические повести и рассказы]

Оиси послушно отошел. Он уже не испугался, когда из просеки на поляну полезла Машина. Волнообразно двигая кривыми ножками, она подковыляла к Алому, зависла над ним… и вдруг легла на него своим плоским брюхом. Кирисито представил, что стало с человеком под такой тушей, и ему сделалось нехорошо. Но когда чудовище поднялось и растаяло в воздухе, на том месте, где только что сидел Алый, остался лишь раздавленный трухлявый пень.

Оиси молча смотрел на вдавленные в мерзлую землю щепки. В голове его было пусто и гулко, словно она и не голова вовсе. Потом в ней появилась первая мысль: «Ты на то и человек, чтобы думать!»

Кто-то положил сзади ему руку на плечо. Рядом стоял Харикава.

— Я готов! — сказал он. — Будем биться!

Оиси скользнул взглядом по стоптанным соломенным варадзи [7] Варадзи — обувь для дальних путешествий. на ногах старого самурая, по одежде с прилипшим к ней снежным крошевом, по иззубренному в поединках с разбойниками мечу в костлявых пальцах, по усталому, решительному лицу его и выше: по небу, где высоко над их головами рождался новый день. Потом он спросил:

— Скажите, сэнсэй, как звали вашу дочь?

«Хэх! Хэх!» — ухают гребцы, ворочая тяжелые весла. «Гри-и-и», — поскрипывает мачта. «Кр-ра!» — кричит в клетке ворон — талисман судна.

Мутно на душе у Гуннара.

Тогда Ганглери молвил: «Что же будет потом, когда сгорят небеса, и земля, и целый мир и погибнут все боги и весь род людской? Ведь раньше вы сказывали, что каждый человек будет вечно жить в одном из миров!»

Темный берег в полете стрелы. Ходко идет драккар, пеня широкие плоские волны, и уже не слышно уханья гребцов. Все привычно, продолжается много дней. Почему же не спится королевскому скальду? Он уже спал сегодня, но злой сон поднял его с медвежьих шкур. Снилось Гуннару, что скачет он в битву на сером коне, а в руках у него не боевая сталь, а безобидное феле [8] Феле — струнный музыкальный инструмент. . И нет сил защититься от смертельного удара.

Страшен Гуннару серый конь — предвестник смерти. Не гибелью страшен. Гуннар — смелый воин. Не обойдут его труп валькирии [9] Валькирии — в скандинавской мифологии воинственные девы, служительницы главы богов Одина. Участвуют в распределении побед и смертей в битвах. на поле брани, введут во дворец Одина. Жалко скальду неродившихся песен. Не дойдут до людского мира песни, сложенные в Вальгалле [10] Вальгалла — небесное жилище павших в бою храбрецов; времяпрепровождение их наполнено бесконечными пирами и битвами. .

Шаги. Гуннар мгновенно обернулся, хотя и знал, что здесь, на судне, у него врагов нет. Просто привычка — не оставлять никого за спиной.

Не спалось Торвальду. За глаза его называли Торвальдом Луковицей, или Гунявым Торвальдом, что, впрочем, звучало не лучше. Гунявый, как всегда, был пьян, вонял прокисшим пивом и жаждал облобызать Гуннара.

Скальд увернулся от его мокрых губ, но Торвальда это не смутило. Ухватившись за волчий мех его куртки, Гунявый осторожно усадил Гуннара на кучу твердокаменных овечьих сыров и, брызгая слюной, начал в сотый раз рассказывать, как лет восемь назад раскопал курган Харальда Сивобородого и как набросился на него там, внутри, могильный житель:

— …Я, понимаешь, только за золотую чашу, а мертвец уже лезет на меня из темноты, руки тянет. А ногтищи у него — как крючья. Правду говорили люди, что Харальду перед смертью забыли ногти обрезать. Я — за меч, а чашу не бросаю. Мертвец все ближе. Воет: «Отдай! Мое золото! Отда-а-ай!», и в черепе у него будто снова глаза прорезались… Ну, я его тяпнул по башке. Башка его вонючая запрыгала по полу и давай кусать меня за штаны. Но я ее словил и приложил покойнику к ляжкам. Они после этого успокаиваются… Потом вытащил из могилы золото и честно поделился им с обоими внуками Харальда. Они, слышь ты, меня на это и подрядили. А мне в могилу к старику лезть было сподручно. Я ведь покойнику не друг и не родич. Только говорят, такое золото впрок не идет. И правда — все спустил. Вот только этот браслет и остался… — И Торвальд начал тыкать Гуннара в грудь грязным и тяжелым браслетом из червонного золота и канючить, чтобы тот поменял на него свой заговоренный кинжал из кости морского змея, с которым не страшны никакие оборотни и тролли.

Гуннар устало отмахнулся от Гунявого:

— Ну сам подумай, зачем мне твой браслет, когда мы за золотым идолом плывем? А заговоренный кинжал всегда пригодится!

Торвальд продолжал что-то доказывать. Его одолевала икота, и слова стали совсем неразборчивыми. Постепенно лепетание старика перешло в шепот и преобразилось в богатырский храп. Уж что-что, а храпеть Торвальд Луковица умел.

Скальд тихо встал и пошел на нос драккара. Гуннар долго смотрел вперед по курсу. Богатое звездами небо резали на сочные ломтики высокие края соснового паза, в который перед боем викинги вставляли деревянную голову воина, собственноручно вырубленную когда-то отцом нынешнего конунга. Спать не хотелось.

Полная луна тянула к судну зыбкую дорожку, которую лишь изредка рябил всплеск русалочьего хвоста.

Речные девы-ундины плыли рядом с кораблем, разметав по поверхности струи зеленоватых волос. Вот уже неделя, как плывет драккар по реке, а они не отстают. Гуннару подумалось неожиданно: «Мне уже тридцать зим, а слышать русалочье пение так и не пришлось. Обидно, ведь перед другими ундины не таятся…» И снова в мысли его вошел серый конь.

Рядом в клетке заворочался и глухо каркнул во сне ворон. Скальд просунул меж деревянных прутьев палец и потрогал жесткие перья его крыла. Точно такой же ворон был вышит на стяге конунга.

Вдруг звук лопнувшей струны повис над водами, и под пальцем викинга уже не живое тело птицы, а холод камня. И мир меняется на глазах. Огненно-белым камнем стало море, а с неба цвета декабрьского снега грозно насупилась луна, черная, как сажа. Встрепенулись гранитные скалы и ударили прибоем в морскую твердь, а по аспидной лунной тропе сошли к Гуннару Чужие Боги. Гуннар сразу понял, что это боги, ибо не людьми были пришедшие. И сразу стало ясно ему, что это боги чужие. Впервые видел скальд такую черную кожу, а то, что издали виделось шлемами на их головах, вблизи оказалось глазами. Чужих Богов было двое, и на плече у каждого сидел тролль, гнуснее жабы и отвратительнее врага.

Скальд испытал судьбу. Он сделал шаг в сторону и поднял лук спавшего мертвым сном берсерка [11] Берсерки — особая категория воинов. Впадали перед битвой в боевое безумие, не чувствуя затем страха и боли. Эйрика. Гуннар презирал это оружие слабых, но пользоваться им умел.