Николай Грошев - Павший мир. Выжившие [СИ]

Минуты две он не знал, как объявить о своём присутствии. Но, в конце концов, собрался с духом и максимально тёплым и дружественным голосом, произнёс.

— Девочка, не пугайся, я не причиню тебе вреда. Где твой папа?

Девочка замерла. Рука больше не двигается. Плюшевый мишка, который был сжат в крошечном кулачке, и коего, видимо, в детской, непонятной этой игре, наказывали за что-то, упал на пол.

Худой торс отклонился вправо, голова девочки медленно повернулась к нему.

— Б-б-блять… — Выдохнул он, пытаясь пятиться, но ноги отказали начисто.

Серое лицо девочки, исказилось. Сильно так исказилось. Словно она закричать собралась, но не испуганно или там, удивлённо, вовсе нет. Чёрный рот девочки открылся, синие губы образовали почти идеальный круг, и комнату наполнило такое дикое, жуткое хриплое шипение, что он едва не сходил в туалет прямо тут, не сходя с места.

Тут он сообразил, почему лицо, руки и ноги у неё серые, почему губы синие и вот глаза такие белесые, а зрачки слегка покрасневшие. Тут всё достаточно просто. Девочка действительно давно не мылась. И не ела видимо тоже давно. А зачем ей это всё? Не нужно ей это.

Ведь эта девочка давно умерла.

Девочка поднялась со стула и неожиданно быстро ринулась к нему. Он схватился за автомат, но был слишком медлителен — девочка прыгнула вперёд и одним движением выбила оружие из рук.

А затем ударила своими крошечными кулачками, размахнувшись, да двумя сразу. Подумаешь — что может такая пигалица сделать, да ещё и мёртвая? Там весу на три ведра картошки.

Однако…

В глазах потемнело, он понял что летит. Потом спина врезалась в дверной косяк, он грохнулся на пол лицом вниз и захрипел — не только от боли, дыхание спёрло. Такое чувство, словно его огрели железнодорожной сваей, да с хорошего замаха.

Кто-то зашипел над ухом. Щёлкнули зубы в опасной близости от щеки.

Он скосил взгляд, одновременно ощутив на своей спине незваную ношу — по весу и, правда, как три ведра картошки…, его взгляд встретился с глазами девочки.

Мёртвыми глазами, мёртвой девочки.

Он хотел истошно заорать, но язык отсох, глотку словно сдавило…, ах да, её и правда сдавило.

Девочка слезла с него, ухватилась ладошками за шею и одним движением приподняла его над полом, да треснула хребтом об тот же косяк.

А потом сжала пальцы.

Он понял, что ещё немного и ему крышка. Его даже не задушат. Эти тонкие пальчики наполнены такой дикой силой, что она просто сломает ему шею, раздавит горло как тюбик с пастой.

Она открыла рот и захрипела снова, словно собираясь откусить ему что-нибудь и сейчас, да и мгновение назад, если бы она хотела это сделать, могла без труда зубами разорвать ему глотку. Слишком он перепугался и, по сути, сейчас его кидали по квартире как кеглю, почти не встречая сопротивления. Страх сковал и разум и тело.

Однако на пороге неминуемой смерти, силы в организм вдруг вернулись, он изо всех сил ударил по мёртвому, но оттого не переставшему быть детским, лицу.

Эффект был поразительный!

Боль прострелила кулак и запястье. Голова девочки повернулась в сторону, хватка пальцев слегка ослабла. Затем один глаз съехал в сторону, косо на него глядя. Лицо девочки медленно повернулось обратно и исказилось гримасой неясного смысла.

Пальцы сжались так, что он услышал хруст собственной шеи.

Из последних сил, в отчаянии и уже практически ничего не видя, он подтянул ноги под себя, извернулся, уперев ступни в грудь девочки, и резко распрямил ноги.

Давление на шею исчезло, саднит только сильно и жжётся. Тряхнув головой, он коснулся пальцами шеи — ногти мертвеца, разобрали кожу. Заживёт. Всё могло кончиться куда как хуже.

Он с трудом поднялся, шатаясь, прошёл в коридор и поднял автомат. Стал осматриваться — куда делась девчонка? Поблизости ничего и никого. Тихо, ни шагов, ни хрипов. Вышел обратно на лестничный пролёт и глянул на лестницу — пусто. Перегнулся через перила и посмотрел вниз.

Она была там. В самом низу. Изломанное, разбитое детское тело, в чёрно-серых тонах.

Почему нет красного цвета? Ведь её буквально размазало о бетонную площадку внизу…, наверное, потому что девочка мертва была задолго до того, как он сюда пришёл. Крови, как минимум, привычного цвета, в ней давно уже не осталось.

Изучать это здание, как и любые другие, ему резко и насовсем, расхотелось.

Он размышлял меньше минуты — вернётся туда, откуда пришёл, заночует в туннеле, а как двери откроются, зайдёт туда и будет там сидеть. Еда кончится, там определится. А пока…

— Лидочка, ты ещё там? — Раздался уже знакомый голос.

Помолчав с минуту, не особо уверенный, что стоит это делать, он всё же подошёл к двери в квартире, из-за которой доносился голос.

— Лидочка, ты прости, но я тебя не могу пустить. Ты ведь сама всё понимаешь…, эх…, вот за что?

За дверью кто-то тяжко вздохнул. Потом ещё раз. На какое-то время стало тихо.

— Есть, как хочется…, эх, нету ничего, съел я всё…, эх… — Сказали за дверью.

Наконец, он решился. Толкнул дверь, но та не сдвинулась с места, похоже, говоривший, закрылся изнутри. Он кашлянул и с трудом, да хрипло, заговорил — мёртвая девочка, видимо, повредила гортань. Остаётся надеяться, что не слишком сильно.

— Её нет. — Сказал он. За дверью с минуту царила полная тишина. Затем послышался голос.

— Она ушла?

— Да…, ушла. На улицу. Я видел из соседней квартиры. — Соврал он, слегка покраснев.

— Ох! Это же прекрасно! — Раздалось за дверью, потом послышалась какая-то возня, и дверь открылась настежь. — Здравствуйте! — Воскликнул мужчина в джинсах и тёмной футболке. Потом нахмурился и отступил на шаг назад. — А вы не из национальной гвардии…, или нет. — Он задумчиво приподнял одну бровь, пальцами потёр висок. Потом на него посмотрел. — Вы извините, я, наверное, просто забыл, как вы выглядите. — Он развёл руками и отступил в сторону, пропуская его в комнату. — Память у меня уже не та, увы. Так уж получилось.

Он вошёл внутрь и замер у двери, оружие, удерживая в руках, дулом вниз. Что-то тут было не так. Что? Он понятия не имел, но что-то тревожное есть здесь, в этой комнате или в этом человеке.

Впрочем, комната как комната — диван, кресла, панель телевизора висит на стене, на полу правда всякие обёртки валяются, ложки, тарелки, видно, что человек тут давно и не убирался совсем. Но ничего особо тревожного, вроде нет. Однако в душе что-то буквально звенит — опасность!

— Вы проходите. — Мужчина закрыл дверь, подошёл к креслу, стал с него смахивать обёртки от чего-то съедобного, убрал оттуда грязную тарелку. — Садитесь. — Показал он пальцем на кресло.

— Спасибо. — Он присел на краешек, оружие положил на колени.

— Хорошо, что Лидочка ушла. — Заявил мужчина, приветливо улыбнувшись и сел напротив, на диван. — Знаете, я всё никак не решался выйти. А она всё сюда пыталась зайти. Видели вмятины на двери? — Он кивнул — действительно, на деревянной двери, было полно вмятин, маленьких таких, словно палкой какой стучали. Однако на дереве вмятин не бывает, как минимум, на таком тонком — металлическая эта дверь, покрашенная объёмной краской. С ней любая поверхность может показаться ни тем, чем является на самом деле. — Всё она сюда, ко мне. А потом, знаете, перестала. Я с ней иногда разговаривал, но выйти так и не смог. Боюсь причинить ей вред. Ведь это Лидочка.