Генри Олди - Один плюс один

С морды — по хохме,
С детства — по Родине,
С крестного хода —
Выкрик юродивого,

Смертник, скотина,
Грешное крошево,
Дай десятину,
Дай по-хорошему!

Отрожайте свое —
относите, отмучьтесь, отплачьте!
Отражайте себя —
не друзей, не врагов, не меня!
Возражайте всегда —
несогласьем судьбу озадачьте,
И отстанет судьба,
крепколобых упрямцев кляня.

Бремя сильных — укол.
Нанести, отразить, сделать выпад.
Бремя слабых — укор.
Отступить, бросить взгляд, упрекнуть.
Бремя гордых — обрыв.
Чашу горькой над пропастью выпить,
Чтоб с хмельной головой
не упасть, а шагнуть в тишину…

Тех, кого считают сильным,
Почему-то не жалеют:
Дескать, жалость унижает,
Дескать, жалость ни к чему.
Им положена гитара,
Да еще пустой троллейбус,
Да еще… А впрочем, хватит,
Слишком много одному.

Те, кого считают сильным,
По привычке зубы сжали,
По привычке смотрят прямо
На любой пристрастный суд.
Слабым вдвое тяжелее —
Им нести чужую жалость,
Да еще… А впрочем, хватит —
А не то не донесут.

Мальчики взрослеют, вырастают,
В угол их давно уже не ставят,
Надоело им играть в войну.

Начитавшись Брэдбери и Кларка,
Мальчики беседуют о кварках
И глядят в ночных аллеях парков
На большую желтую луну.

Мальчикам не занимать силенок,
Мальчики выходят из пеленок,
Мальчикам ветров набат соленый
Нужен в пресной жизни городской —

Им необходима доля риска,
Как вчера нужна была ириска,
И порой в глазах мелькает искрой
Предвкушенье зрелости мужской.

Нет людей неинтересных —
Скучных, равнодушных, пресных,
Слишком глупых, слишком честных,
Не было и нет.

Это просто мы ослепли,
Роемся в холодном пепле,
Ищем: океан ли, степь ли?
Россыпь ли планет?..

Я не умею петь, как Паваротти,
И не умею пить, как дядя Сеня,
Я не мастак на скользком повороте
Сиять улыбкой, будто день весенний,

Моя нога короче, чем Ван Дамма,
А нос длиннее, чем Ален Делона,
И если дама в полном смысле дама,
Меня она изгонит из салона.

Живу взахлеб, нелепо, торопясь,
Убитый и убийца, Брут и Цезарь…
А Клото нить не успевает прясть,
Лахесис — проследить, Атропос — резать.

Боль — серебряный голубь.
Клюв его ярко-алый,
В черной бусине глаза —
Ночь, бессонница, бред.

В ране он копошится,
Тихо, томно воркуя,
Боль — серебряный голубь.
Не люблю голубей.

Сгорело имя.
Живу с изъяном.
Беда.
Пожар.

Чужих — своими.
Врагов — друзьями.
Не ем с ножа.

Бью — холостыми.
Вослед — не взглянем.
Дыра — в холсте.

Сгорело имя.
Я безымянен.
Я — ваша тень.

Без имени —
Ни слова в простоте.

Пожар.
А жаль…

Воздастся по вере,
В молитве и в блуде.
Пускай вы не звери,
Но разве мы люди?

Вы — были.
Мы — будем.
Вы — стены и будни.
Мы — праздник и двери.

Деревья плыли в фейерверк
Искусника-дождя,
А день распался и померк
Немного погодя,
И вечер встал на пьедестал,—
Но праздника он не застал
И в реку кинулся с моста,
Чтоб глупой гибелью вождя
Закончился четверг.

Когда умирает один поэт,
Одной песней в мире становится меньше,
Одной звездой в небе становится меньше,
Одним безумьем под небом становится меньше,
И становится меньше в полях и долинах
На один скромный цветок весной.
В этом, пожалуй, есть свой пафос,
Но нет утешенья.

Только песни звучат, сотрясая горы,
И звезды в небе не иссякают,
И рассудка под небом не стало больше
За счет сокращенья числа безумцев,
А цветы в долинах смеются над вечностью,
И хохочут над вечностью цветы в полях.
В этом тоже, наверное, есть свой пафос,
Но мало смысла.

Я не умею делать мудрые выводы,
Иначе я бы радовался великой радостью,
Поэтому я радуюсь просто так,
А выводы оставляю вам.

Зачем я делаю то, что делаю,
И то, чего можно было не делать,
И то, что сделали бы другие,
И то, о чем пожалею вскоре,
И всякое прочее, имя коему —
Легион?

Зачем я мучаюсь тем, чем мучаюсь,
И тем, что пыль, ерунда, пустяковина,
И тем еще, что серьезней вечности,
Костлявой вечности с улыбкой черепа,
И тем, смешным, но смешным для избранных,
И всяким мучаюсь, имя коему —
Легион?

Зачем я вздорен, тщеславен, мелок,
Талантлив, весел, печален и радостен,
Зачем прекрасен, зачем уродлив,
Зачем танцую в юдоли скорби,
И раздражаю случайных зрителей,
Имя которым, как ни крути —
Легион?

Зачем я спрашиваю, если не хочу,
Чтобы мне однажды ответили?

Лежит человек, сну доверясь,
Лежит тяжело, как строка.
Лучом, перерубленным дверью,
Упала, повисла рука.
А вена похожа отчасти
На чей-то неначатый путь,
И тихо в районе запястья,
Как цель, пробивается пульс.

Трамвай пустой, трамвай ночной
Идет себе сквозь снег,
Как будто вновь проводит Ной
По хлябям свой ковчег,
И светофора яркий зов,
Прорвавший хлопьев строй,
Мелькнет в окошечке часов
Рубиновой зарей.

Небо режется
красным,
Но останется
синим,
Небо грезится
страстным,
Но достанется —
сильным.

В вагоне пахло грязными носками
И пивом. День стоял, как часовой.
В окне пейзаж, нарезанный кусками,
Устал быть лесом, но не стал Москвой, —

Кармен! Пляши на стыках хабанеру,
Тираня рельсы гневом кастаньет!
Цыганская любовь — была и нет,
И бык настигнет гордого тореро,

Как поезд настигает горизонт,
Отвергнутый капризною грозой.

Привет, апрельская зима!
Удар холодного циклона,
Идя под бритвенным наклоном,
Вспорол деревья и дома
Стрелою снежной Аполлона,
Когда бог мчит —
Скорей! скорее! —
В свинцовый рай Гипербореи.