Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

Шарик зевнул, ловко прихлопнул хвостом придуманного им слепня и протелепатировал в ответ:

— Конечно, Уазик. Ведь ты сам всё знаешь лучше меня. Верней — нас. — Поправился белоснежный могучий Зверь. — Одиннадцатая размерность — не шуточки. Ведь ты теперь по сложности не уступаешь Омега-Центру. А вся наша цивилизация, до того, как я попал сюда, только-только вышла на пятый уровень — то есть, научилась осознанно воспринимать свою Ноосферу. Конечно, теперь — с помощью Облака — мы уже на седьмом уровне, но дальше Оно нас «продвигать» не будет. Седьмой уровень, как ты знаешь, обеспечивает надёжную защиту цивилизации от всех случайностей пятимерного континуума: близких вспышек сверхновых звёзд, спонтанных пространственно-временных «схлопываний» и прочих стихийных «прелестей» Системы. Конечно, продвинув нас сразу на два уровня, Большое Облако нарушило предложенную Арбитром Концепцию Невмешательства, но, по Его расчётам, через 3–4 тысячи стандартных единиц времени вблизи нашей звезды весьма вероятен выплеск энергии из отрицательного псевдоконтинуума, и очень проблематично, достигнем ли мы к тому времени, развиваясь самостоятельно, необходимой для защиты от этого выброса шестой размерности…

— Бр-р-р! Никуда не хочу отсюда! — резюмируя диалог Уазика со Зверем, не совсем вежливо вмешался Змей. — Ведь жить по-человечески можно только в раю! А в этих ужасных пятимерных континуумах — мрак! То, свернувшись, тебя как муху прихлопнут пространство и время, то изжарит сверхновая звезда!

— Нашёл о чём печалиться! — для наглядности изменив своим принципам, громовым голосом прорычал Шарик. — Да попадись ты мне на Земле — ну, когда я ещё был неразумным зверем — слопал бы тебя, почти не заметив! Ведь ты же, Змеюша — мне на один укус! Хотя, скорее всего, тебя сожрал бы какой-нибудь мелкий хищник: рысь или росомаха. Ведь на Земле все беспрерывно едят друг друга, и всему живому все силы приходится тратить на то, чтобы спрятаться, убежать, напасть. Для чего, ты думаешь, мне такие зубы и когти?

Демонстрируя свои природные достоинства, Шарик пошире раскрыл ужасную «крокодилью» пасть и одновременно огромными когтями клацнул по мраморному цоколю одной из множества вымышленных Олегом статуй. Змей, испугавшись впервые в своей недолгой жизни, сжался в комок и жалобно пролепетал раздвоенным язычком:

— Шарик, ми-и-иленький, но если на Земле действительно так страшно, как ты говоришь, то там вообще невозможно жить… дрожа от страха, страдая от голода… одновременно и мучая, и мучаясь… нет! Чем такое существование — лучше вообще никогда не существовать! Не быть. Не знать этого, называемого жизнью, бесконечного ужаса. Нет, теперь я никуда ни за что не двинусь из этого Облака! Пусть лучше Оно сто раз развоплотит меня здесь, чем испытать хотя бы одну сотую тех кошмарных страданий, о которых ты сейчас рассказываешь! Теперь я, ей Богу, не понимаю, почему люди так рвутся на Землю? Хотя… они ведь — мыслящие… и, наверно, им на Земле гораздо лучше, чем неразумным тварям?

— Нет, Змеюша. Именно потому, что они мыслящие — им там гораздо хуже, чем всем вместе взятым неразумным существам. Понимаешь… всё, что я тебе сейчас рассказываю… это ведь — с точки зрения представителя моноразумной расы второй планеты… по-нашему — Взыи… а когда 35 миллионов лет назад я был Зверем на Земле… воспоминания о том состоянии у меня остались хоть смутные и отрывистые, но яркие и в целом — приятные… особенно — о последнем периоде, когда я вырос и вошёл в полную силу… сладкая ярость погонь… вкус тёплой крови… ощущение беспредельной мощи… а о страхе и голоде — никаких воспоминаний… наверное, я был очень удачливым охотником…

Почувствовав страх Змея, Шарик перешёл на телепатический язык, и дрожащая рептилия скоро успокоилась.

— Хотя — конечно… когда я был детёнышем — не мог не испытывать страха, иначе бы не выжил. Ведь полакомиться мною — слабым и беззащитным — желающих вокруг было навалом. Однако о том, некомфортном для меня периоде существования, не осталось никаких воспоминаний. И, главное — не было никаких предчувствий, что я состарюсь, ослабею и, наконец, умру… Понимаешь, Змеюша, никаких мыслей о смерти… ну — «мыслей» — это я опережаю события, откуда было взяться мыслям у неразумной твари? Хотя… помню: что-то вроде беспричинной тоски изредка вдруг на меня накатывало — выл на луну ночами. Чем-то она бередила мою звериную душу. Однако — не слишком: что-то иногда мимоходом зацепит — повоешь, повоешь — и всё пройдёт. Опять энергичен и полон сил — опять выслеживаешь восхитительно вкусного детёныша мастодонта или индокитерия… теперь-то, соединившись с моноразумной расой Взыи, я понимаю, что это выл мой не рожденный разум… возможно — от радости, что ему так и не суждено родиться… ведь быть разумным Землянином… то есть, знать о своей неизбежной смерти… убаюкивая боль надеждами на посмертное существование…

— Шарик, а почему я, — к окончательно успокоившемуся Змею вернулось его природное любопытство, — не чувствую никакого страха перед небытием? А ведь тоже — вроде бы живой и разумный? Да, конечно, мой интеллект в основном — от Ольги… Но тогда — тем более непонятно: ведь она-то как раз — человек и должна испытывать этот самый страх? С другой стороны, когда ты предстал в образе Зверя, я прямо-таки оцепенел от ужаса! А ведь меня ни разу ещё не ели. И вообще, до того, как ты рыкнул и показал свои ужасные зубы, мне и в голову не приходило, что меня могут съесть. И вдруг — на тебе: прямо-таки почувствовал, как твои острые зубы впиваются в мою нежную плоть и с хрустом перекусывают меня надвое! Откуда? Ведь я, сотворённый в раю, ничего этого не должен знать? Во всяком случае — до изгнания… или — бегства… только я отсюда сам никуда не побегу ни за что на свете! Лучше сто раз развоплощусь, чем хотя бы одной лапой ступлю на вашу кошмарную Землю!

— Побежишь, Змеюша. — Вместо Шарика ответил Уазик. — Ольга поманит, и ты за ней, как на привязи, побежишь на край света! Вспомни: когда она только-только тебя сотворила, ты ведь не остался под Древом Познания? Которое тебе — по легенде — положено охранять. Верней — рекламировать. Нет, сразу же побежал за своей «неприступной королевой» — согласный быть хоть садовником, хоть шутом — лишь бы при ней. Понимаешь, Змеюша, — Уазик ненадолго замялся, подыскивая слова, чтобы наивному райскому созданию подоходчивее объяснить всю серьёзность складывающейся обстановки, — ты в основном творенье Ольгиного бессознательного. В самом его широком смысле, включающем в себя не только вытесненные социально неприемлемые желания, потребности и фантазии, но и генетическую память, и, вообще, всю огромную область иррационального, охватывающую и гиперсенсорное, и квазилогическое, и псевдоинтеллектуальное — вплоть до метаментальности. Ведь то, что человек помнит и чем распоряжается сознательно — одна сотая, если не одна тысячная от того, что он действительно знает. И весь этот огромный опыт предков Ольга бессознательно передала тебе. И, стало быть, ничего удивительного, что, увидев оскаленную пасть громадного Зверя, ты оцепенел от страха — нормальная реакция рептилии, которая была одним из далёких предков Ольги. При нападении хищника, если нет возможности убежать или уползти, оцепенеть, притворившись мёртвым — шанс спастись. Небольшой, разумеется, но — шанс. И теперь, после того как Шарик разбудил в тебе эту древнюю память, ты, Змеюша, даже не видя противника, по шороху в кустах, по донесённому ветром запаху уже будешь знать, когда следует убежать, когда затаиться, а когда можно напасть.