Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

У Ирката даже мелькнуло желание, вместо того, чтобы валандаться с оглушённым магом, пустить в пришельца стрелу или метнуть дротик, но явственно прозвучавший в голове голос Великого Вождя облагоразумил юношу: выстрел в темноте — неверный выстрел! Уж если ты такой трус и из страха перед колдовством чужеземцев не желаешь иметь дела с ними с живыми — подкрадись и ударь ножом!

А когда Иркату удалось незаметно подкрасться сзади, мысль о ноже отпала — пусть всё идёт по первоначально задуманному: чужеплеменника следует брать живьём. Мертвеца в жертву не принесёшь. И Бранка, и духи растительности, и предки, и, главное, разгневанный дух Кайхара (а кроме общего, всенародного, затевая своё опасное предприятие, Иркат очень даже помнил о личном — вчерашней пригоршни крови вероломно убитому им воину никак не достаточно!) с отвращением откажутся от такой жертвы. И тяжёлая ясеневая дубина глухо стукнула по затылку чужеплеменника.

Очнувшись, Мирошниченко ещё довольно долго продолжал себя ощущать покойником: перед глазами покачивались то ветки деревьев, то невидимое ночное небо, в ушах время от времени раздавались произносимые скорее бесами, чем людьми, звуки тарабарского языка. В голове невыносимо гудело и ухало, а более ничего — всего остального тела Фиксатура не чувствовал: ни туловища, ни рук, ни ног. Сообразить, что его, привязанного к шесту, стремительного увлекают во тьме маленькие свирепые призраки, Мирошниченко смог не ранее, чем через полчаса после своего похищения. Сообразив, впал в тоску: выйти живым из этой переделки шансов было немного. Выкупать его Шамиль, конечно, не будет. Смотается себе потихоньку, а затем или вернётся назад в горы, или, не убоявшись разоблачения — а много ли он, Фиксатура, знает? — двинется на Ростов: не выполнить задание Зелимхана — лишиться главного: денег. Тех нефтедолларов, на которые правоверные арабские шейхи тайком поддерживают международный терроризм. И хотя Мирошниченко вот уже два года как принял ислам — родственных связей среди горцев он не имеет, а без них… да за безродного неофита-мусульманина Шамиль не заплатит и жалкой тысячи долларов! Может быть, кореш — Упырь? Тоже — вряд ли: Упырь он и есть Упырь. И потом… не пожалей даже Димка своих личных денег — из-за него, Фиксатуры, Шамиль не задержится ни на один лишний час. Нет, выкручиваться придётся только своими силами. Да, но что он может предложить похитителям? И, кстати, кто они, сделавшие его козлы?

По мере того, как сознание Мирошниченко всё более прояснялось, сердце его наполнялось тоской и ужасом — нет! Его похитили не горцы! Не пришлая банда! Не воинское подразделение! И даже — не казаки! Никакие цивилизованные люди так не похищают! Не уволакивают — подвесив к шесту, как баранью тушу! Только — дикари! О, Господи, и куда только эта грёбаная вспышка их затащила?!

Мирошниченко вдруг живо припомнилась картинка в одной из немногих, прочитанных в детстве книжек: утыканные перьями индейские воины, вот так же, как и его сейчас, волокут привязанного к шесту белого человека. Который в последний миг, кажется, спасся? Этого Фиксатура уже не помнил, но зато помнил, как, привязав пленника к столбу, свирепые краснокожие стреляли в него — вернее, рядом — из луков, бросали ножи и томагавки, целясь так, чтобы смертоносные метательные снаряды попадали как можно ближе к телу истязуемой жертвы. А в промежутках разъярённые скво слегка подпаливали несчастного тлеющими головёшками — плевали в него, били по лицу и по яйцам. И хотя Мирошниченко понимал, что в книжке для детей половые органы не могли упоминаться ни под каким видом, сейчас он нисколько не сомневался: с особенным удовольствием похотливые скво били истязаемого по яйцам. О, Господи!

Около хижины Кайхара похитители сделали первый привал, но пленника-мага, опасаясь Невидимых, с шеста не сняли, а в висячем положении пристроили между двумя ветвистыми деревьями. К этому времени подошло ещё десять юношей, и Иркат устроил нечто вроде воинского совета. Вернее — общественного: группе Неприобщённых подростков назвать себя воинским советом было бы непростительной (кощунственной!) дерзостью. Ввиду близости к опасным чужеземцам от первоначального замысла — устроить базовый лагерь в хижине Кайхара — Иркат отказался. Да и вообще, по мнению большинства юношей, имея противниками не просто воинов, а могущественных колдунов, сосредотачиваться им не следовало.

Поделив имевшуюся у Кайхара еду на пятьдесят частей, Иркат с удовлетворением отметил, что при умеренном питании этого хватит на пять, шесть дней — можно, значит, не отвлекаясь на охоту, все силы отдать борьбе с пришельцами.

Чтобы устроить торжественное жертвоприношение, следовало, конечно, дождаться сбора если не всех, то подавляющего большинства юных воинов — увы, когда на твою землю явились враги, не до торжественных церемоний: наскоро помучить и побыстрее съесть — на всестороннее удовлетворение богов и предков при данных обстоятельствах рассчитывать не приходилось. Да и элементарная осторожность требовала держаться подальше от колдунов-чужеземцев. Поэтому Иркат распорядился троих отправить в разведку, одному остаться в хижине Кайхара, чтобы оповещать вновь пришедших, а сам, прихватив пленника, во главе небольшого отряда из двенадцати человек направился в каштановую рощу — в ту самую, где днём раньше живущий в Иркате Дух Великого Вождя повелел ему сразить вымогателя плотских радостей Кайхара.

Особенно Григория Мирошниченко угнетало то, что его похитителям будто бы не было до него никакого дела: оглушили, сцапали, за руки, за ноги привязали к шесту и волокут во тьме — словно он в самом деле не человек, а барашек для шашлыка. И ночь, как назло, непроглядно чёрная — никаких определённых выводов о захвативших его мерзавцах Фиксатуре сделать не удавалось. Кроме того, что изредка произносимые ими слова и короткие фразы звучали для Мирошниченко совершенно по-марсиански — за два года поднаторев в чеченском и наслушавшись прочих кавказских наречий, он был уверен: такие дикие сочетания звуков не существуют ни в одном из человеческих языков. Разве что — у негров или индейцев. Господи, и куда эта чёртова вспышка их всё-таки затащила?! И чего этим низкорослым дьяволам от него, Фиксатуры, надо? (А что его похитители явно не баскетболисты — единственное, что Мирошниченко смог рассмотреть во тьме.)

А после того, как захватившие его враги даже на сделанном ими коротком привале опять не обратили на него никакого внимания, Мирошниченко уже не просто понял, а почувствовал всем нутром: если ему и удастся выкрутиться, то только своими силами — деньги этих коротышек-чертей не интересуют. Но почему, Господи, почему?! Ведь даже кубанские казаки, которые, обыкновенно, захваченных ими вооружённых горцев или расстреливают на месте, или, хуже того, засекают насмерть, за достаточное количество не фальшивых долларов вполне могут и отпустить — выдрав, так сказать, по отечески, без существенного вреда для здоровья. Но эти — нет. Со всё возрастающей тоской Мирошниченко чувствовал: к нему неотвратимо приближается смерть. И — мало того — смерть ужасная…