Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

— Иннокентий Глебович, а вы не боитесь, что когда эти «вечно гниющие», — вяло, по долгу службы, попытался сострить Сергей, — легализуют у себя торговлю наркотиками, то ваш героин катастрофически упадёт в цене?

— Нет, Сергей Геннадьевич, не боюсь. Во-первых: когда это будет? Лет через десять — не раньше. А во-вторых: я сейчас для запада кто? Наркобарон! Тварь скользкая, опасная и презренная. Которой как бы и нет — ведь все жалобы, предостережения, ноты, протесты кому адресуются? Москве. Правопреемнице России. А у неё, кроме стратегических ядерных сил, нет ни х…!

Этому «ни х…» Сергей обрадовался. Наконец что-то человеческое немножечко оживило холодную — не человеческую! — логику Иннокентия Глебовича. Вспомнилось — к месту! — удачное замечание майора: «И замораживает, замораживает…». Действительно — «замораживает». И не только глазами. «Осторожнее, Голышев!», — словно бы к постороннему, во втором лице, сам к себе обратился Сергей:

«Перед тобой не просто скромный труженик бескрайних маковых полей, но несгибаемый борец с психотронным оружием, Герой Великой Наркотической Революции, идеолог и вождь Дикого Поля!»

(Причём, последнее — относительно вождя — без тени иронии. В Степи авторитет Иннокентия Глебовича, похоже, непререкаем.)

— Да, упадёт в цене — но качество! А у меня будет такое качество, какое не снилось даже Америке. Ведь вы же знаете, какие в России химики.

— В какой России, Иннокентий Глебович?

— В той. Которая была. И которая — верю! — будет.

— Вашими праведными трудами? — как Сергей ни старался контролировать себя, но всё-таки не удержался и «подпустил шпильку».

— Не иронизируйте, Сергей Геннадьевич. Да — и моими. И вашими. Вспомните-ка, как сразу после Референдума чуть ли не каждый город захотел стать суверенным? И что получилось? Ведь ваша Югороссия — Ростов, Краснодар, Ставрополь — уже реальность. Да, сначала разъединились донельзя — а теперь вот объединяемся. И, поверьте — это я уже вам говорю как Первому секретарю Андрея Матвеевича — ещё до конца этого года Степь войдёт в состав вашей Конфедерации.

— По особым поручениям, — рассеянно уточнил Сергей. — Простите, Иннокентий Глебович, я, как вы знаете, в Степи сейчас неофициально и ваше пожелание могу передать Андрею Матвеевичу именно как пожелание — не более того.

— А более и не надо, Сергей Геннадьевич. Было бы желание — остальное приложится. Надеюсь видеть вас снова. Месяца через полтора, два. Уже официально. Уполномоченным не только Плешакова, но и Кудрявцева, и Сивоконя. И ещё — маленькая просьба. Вы ведь собираетесь съездить к Колодцу?

— Если вы не возражаете, Иннокентий Глебович?

— Бог с вами. Какие у меня могут быть возражения. Я только хочу вас попросить: возьмите с собой майора? Ладно? А то он после гибели своих ребят дня на четыре запьёт по чёрному.

— А в дороге?

— В дороге — нет. Служба. А Иван Адамович — настоящий военный. Офицер ещё той, старой закваски. Порой даже кажется, что не советской, а русской — дореволюционной. Нет, в дороге он не запьёт. А вам пригодится — всё-таки два года в Степи. Да и за Ольгой, хоть я её частично и «разморозил», поможет приглядеть.

— Иннокентий Глебович, простите за любопытство, а как это вам удаётся? Или, может быть, вы знаете, кто такие «замороженные»? Что за беда приключилась с ними?

— Нет, Сергей Геннадьевич, не знаю. И как, и почему мне удаётся им немножечко помогать — тоже, поверьте, не знаю. Первый раз это вышло совсем случайно, где-то с полгода тому назад: попытался, как все пытаются, растормошить «замороженную» женщину — красивая, Людой зовут — трясу, тормошу, даже дал несколько лёгких пощёчин — не реагирует. И что-то во мне тогда поднялось — схватил за руки, уставился в глаза и вдруг чувствую: по всему телу какое-то электричество, будто его вырабатывает сердце, и от меня — через кончики пальцев — к Люде. Она задрожала — мелко так и часто-часто — очнулась, заговорила. Поправилась, но всё-таки — не совсем. Какая-то, почти незаметная, замороженность осталась. Словно недорастаявший кусочек льда… Вот я и думаю, может быть, у Колодца — а там, знаете ли, «явления» — Ольга исцелится полностью?

— А что, разве ваших пациентов к Колодцу не отвозили? Мне вон Иван Адамович рассказывал, что «замороженные», малость очухавшись, сами к нему стремятся?

— И отвозили, и таких, добравшихся к нему «самоходом», тоже встречали многих, только, знаете ли… Колодец… там всё очень непросто… сами увидите…

— А кроме вас, Иннокентий Глебович, по вашему, так сказать, методу, другие что — исцелять не пробовали?

— Как не пробовать, многие пробовали. Ведь по нынешним временам каждый, считай, второй экстрасенс. А у каждого пятого — и бабки, и прабабки, вплоть до десятого колена — сплошь ведьмочки да колдуньи. По прямой линии от Бабы-Яги. Нет, слухов много — достоверного ничего. Странно всё это. У меня ведь тоже не всегда получается. Бывает, берёшь за руки, внутренне сосредотачиваешься, напрягаешься — и ничего. Никакого «электричества». Очень странно. С Колодцем как-то, конечно, связано. Но — как? Так что, поезжайте себе с Богом — авось, что-нибудь узнаете. И мне на обратном пути расскажете. Перед вашим возвращением в Ростов, надеюсь, увидимся. А пока всё. Не смею больше задерживать.

Августовское солнце палило вовсю. Зноем дышала не только степь, но и пятнистое полотно палаток — военный городок от этого казался особенно призрачным, будто бы затерявшимся в тысячелетиях. Между третьим от Рождества Христова и третьим… четвертым… пятым — до. Даже замаскированные брезентом танки, орудия, бронетранспортёры с одинаковым успехом могли быть и отдыхающими верблюдами и забредшими по ошибке из третичного периода мастодонтами или индокитериями.

После мягкого, рассеянного света штабного помещения по глазам Сергея, заставив на миг зажмуриться, ударила нестерпимая белизна. Однако скоро глаза привыкли, и этой — не людской, не надуманной — власти солнца он обрадовался: скользкий холод речей Иннокентия Глебовича в степном предполуденном зное растворился почти без следа.

— Ну, и как тебе наш Батька? — вопросом встретил Сергея майор.

— Погоди, Иван Адамович, тут, знаешь ли…

— Что, без бутылки не разберёшься?

— С бутылкой — тоже. Чтобы его понять, с ним, думаю, надо не пуд соли съесть, а не меньше центнера. Да и то — навряд ли. «Замораживает», «замораживает» — это ты верно заметил. Кстати, Иван Адамович, он тебя на неделю определил ко мне. Как местного. А то я в ваших степях — сам понимаешь…

— К Колодцу, значит… Не передумал… Тут около трёхсот километров… Если в семнадцать выедем — чтобы не по жаре — до двадцати трёх должны бы добраться. Сейчас пополдничаем (толком-то не позавтракали), потом не спеша соберёмся, пообедаем и — с Богом… Вообще-то я не то планировал… Но так — даже лучше… Заходи, Сергей. Светочка с Ольгой, наверно, уже управились.