Илья Хоменко - Поднебесник

Близился вечер. Близился — не то слово! Сумерки упали внезапно, как всегда в месяце цветения лотоса. И тьма начала сгущаться, сливаясь с тенью скалистых вершин в уродливые комки, готовые обрушиться на нас сопением вампиров или ужасным скрежетом брюшных пластин ползущего на охоту варана. А поднебесник в этот момент заговорил. Трудно назвать речью тот набор свистящих, щелкающих звуков, которые издавал его рот. Но он вновь сделал над собой усилие. И я услышал: «Сс… Вяз. Вязь. Ззз… Мной прилетет. Прилетет за мной. Мной и ты. Ссс… Вяз».

Он замолчал. Темнота сгущалась. Потом снова заговорил: «Варан. Чувствую. Ва…»

И потом, будто забыв про варана, сказал то, что поразило меня: «Ты… убиват. Убить много я. Сс… Стрелок. После…»

Вздор, что поднебесники умеют угадывать будущее! Ничего они не умеют и не чувствуют ничего, кроме того, что можем уметь и чувствовать мы. Сколько раз потом я ловил их в примитивные западни, которые обошел бы самый неумный из жителей нашего великого и бессмертного государства! Сколько раз они становились жертвами самых незатейливых хитростей, которые принесли мне звание Великого борца с поднебесными силами зла. А их имперские планы, исторически обреченные на провал! А способ их жизни, поставивший их нацию на грань вымирания! Просто он увидел мои не по-детски сильные руки, мою недетскую собранность в движениях, прищуренные глаза, глаза стрелка, будущего охотника. Мне многие еще тогда предрекали славу лучшего стрелка региона, я хорошо владел луком с детства, сколько помню себя. Впрочем, поднебесник, кажется, тогда на меня не смотрел. Он смотрел в небо, на котором уже появились первые звезды. «Вэ-рэн. При-ходит. Вэрэн. Связ. Нас спасат. Мы…жит».

И тут черная на свету и слегка светящаяся теперь в полутьме букашка закончила свою работу. Из коробочки, наполненной кристалликами, чем-то похожими на клей, из которого паук плетет свою паутину, начал расти сияющий металлический штырь. Букашка коснулась усиками руки солдата и скрылась в складках его испорченного падением балахона. А он, собравшись с силами, приподнялся, отломил от громобойной палицы какую-то часть, приделал ее двумя паутинками к коробочке и начал медленно поворачивать, покачивая пальцами из стороны в сторону. И коробочка ожила! В ней запульсировал синий свет. Он разгорался все ярче и ярче, ослепительным пунктиром срываясь с металлического штыря и улетая в небо. Дрогнувшие при первой синей вспышке сумерки убежали теперь от солдата к самым краям скалистой площадки. Свет становился нестерпимо сильным. Он заливал все вокруг, завораживая, смешиваясь с какой-то дикой музыкой, то хриплой, то стонущей, вырывающейся на волю из маленькой черной коробочки, лежащей у ног беспомощного искалеченного солдата. А потом неземная дикая музыка утихла. Это пальцам поднебесника удалось нащупать невидимую дорожку, связывающую его с домом. И коробочка засвистела, защелкала на родном его языке, свет замерцал этому свисту и щелканью в такт. А поднебесник засвистел и защелкал что-то в ответ. Мне стало очень страшно. Я побежал. Побежал к скалам, на которые днем указывал пальцем тот, кто так напугал меня ночью своей черной коробочкой. Споткнулся. Упал. Провалился в какую-то щель. И лишь когда в этой щели ожило подо мной нечто отвратительное, понял, что угодил прямо в гнездо варана. С криком рванулся назад, к поднебеснику, к синему пульсирующему свету. Но большое гибкое тело со скрипом и скрежетом метнулось за мной. И мне стало ясно, что я не успею. Притаившийся было варан понял по моему крику и поспешному бегству, что я не охотник, а жертва.

Поднебесник же резко и быстро повернулся в нашу сторону. И меня окатила тяжелая волна. Не знаю, как это передать. Не странный голос его, не слова, а минуя слова, вошли в меня странные сожаление, боль и тоска. Это были мои и в то же время как бы не только мои, а скорее его, поднебесника, чувства. Вздор, что поднебесники могут передавать мысли на расстоянии. Если бы они могли, они бы не засыпали наши позиции листовками с отвратительной клеветой, жуткой бранью в адрес самой счастливой и процветающей державы.

А потом он быстро оторвал ту штучку, которую вертел в руках, от светящейся коробочки со штырем, снова приставил ее к своей громобойной палице. Если бы я успел добежать до солдата, варан ничего бы нам не сделал. Вараны боятся света и шума. Вы когда-нибудь видели молнию с расстояния в пять шагов? Зеленую слепящую молнию, ударяющую по ушам тяжелыми палками грома, а в нос — резким запахом грозовой свежести? (Одна такая молния, а поднебесники умеют увеличивать или уменьшать их силу, может превратить катапульту в щепоть золы. Вместе с расчетом. Мне приходилось видеть такое. И много раз.) Ну, а та, первая из увиденных мною искусственных, выпускаемых поднебесными воинами молний, убила варана. Когда отгрохотал гром и уши мои вновь оказались способными воспринимать звуки, я услышал скрежет брюшных пластин других ящеров, многих ящеров, разбегающихся от места гибели своего собрата. Солдат же лежал неподвижно, глядя на звезды. Черная коробочка его умолкла. Торчащий из нее штырь еще излучал какое-то время неяркий голубой свет, а затем погас и стал совсем невидимым в темноте. Было совсем тихо. Понял ли я тогда, что поднебесник не успел рассказать своим друзьям, где он и что с ним случилось, метнув остаток необходимой для этого силы в моего врага? Или домыслил уже позднее? Не знаю. Он молчал. Молчала его коробочка. Молчали звезды. «Все кончено. Энергии нет. Маяк погас. Я потерял связь. Меня не найдут до утра. Потом найдут, но утром уже будет поздно. Зачем я стрелял? Маяк погас. Но ребенок цел. До чего отвратительны эти хвостатые твари». Не знаю, он ли вложил мне в голову такие слова или просто время принесло их ко мне ниоткуда? Почему-то я часто повторяю их про себя. Трудно вспоминать эту ночь. За нами никто не прилетел. Вокруг не было ни души. Ни одной твари, способной причинить нам зло. Обугленные клочья варана, разбросанные зеленой молнией по скалистой площадке, ужасно воняли. По-видимому, погибая, варан успел пустить мускусную струю, и вонь эта отпугивала все живое. Нас было двое, и против нас глухая мертвая ночь.

Я мог бороться с ее тишиной, с наступающим холодом. А искалеченный падением солдат не выдержал этой схватки. Я не почувствовал, когда жизнь покинула поднебесника. Но к утру он был мертвее камня, на котором лежал, и только черная саранча все суетилась, стараясь отогнать от его лица и рук больших прожорливых муравьев, выскальзывала между моими пальцами, никуда, впрочем, от своего хозяина не убегая.

Двое слуг отца наткнулись на нас, когда совсем рассвело. Укутав меня плащом, они захотели снять с поднебесника его блестящую одежду, но одежда ударила одного из них длинной зеленой искрой, и они отскочили, глотая грубую ругань. Меня искали всю ночь, один из рабов сорвался в пропасть. Все смертельно устали, и возиться особо, чтобы помочь какому-то поднебеснику или даже ограбить его, никто не хотел. Впрочем, дома, выслушав мой рассказ, отец послал тех двоих вольноотпущенников, что нашли нас на горной площадке, и вместе с ними еще пятерых рабов с носилками за телом умершего солдата. Но там, среди скал, они уже ничего не нашли, кроме останков злополучного варана. Жрецы, которым я рассказывал когда-то эту историю, говорили, что поднебесника забрала к себе в чистилище тень Единого, дух Шша. Но мне казалось тогда, что тело солдата Поднебесной отыскали-таки днем его летающие собратья.