Илья Хоменко - Поднебесник

Это случилось за несколько лет до той отвратительной истории с похищением рабов, которая послужила поводом для разрыва дипломатических отношений между нашей прекрасной справедливой страной и Поднебесной империей. Впрочем, свою ужасную сущность империи зла Поднебесная проявляла и раньше. Я рос, учился, а когда, не желая уступать нашим законным требованиям, Поднебесная спровоцировала вооруженный конфликт, пошел воевать. Делал, что мог, и делал неплохо. Никто не может упрекнуть меня в том, что моя батарея плохо стреляла и что я тише других выкрикивал проклятия поднебесникам на параде. Да нет. Не подумайте, что я идиот. Такие среди нас тоже есть. Но поднебесники — действительно дрянь. И страна у них дрянь. Я сам видел, как желтели и опадали листья с тех несчастных деревьев, на которые выпал огненный дождь. Дождь, идущий из туч, возникающих над исполинскими трубами, которые растут из городов Поднебесной. Они травят озера и реки ужасными ядами. Те из нас, кому приходилось жить и работать в Поднебесной тогда, когда священная война не полыхала еще пожарами по всей нашей прекрасной и непобедимой стране, говорили, что даже воздухом Поднебесной нельзя дышать без особых масок, которые все поднебесники носят с собой и время от времени надевают. И еще они рассказывали — до того, как Великий совет решил вырвать у них языки — что в Поднебесной мало кто верит в Единого. И что там все поклоняются какому-то сморщенному и седому старику, давно выжившему из ума, называя его вождем и мудрецом. (Я думаю, им бы не вырвали языки, если бы они рассказывали только об этом. Во всяком случае, я не повторяю за ними того, что в Поднебесной нет ни палачей, ни рабов. Что всю тяжелую работу там выполняют сложные механизмы, подобные той металлической саранче, которую они время от времени насылают на наши поля, а преступников они не карают, а лечат. И что они чтят наших философов и поэтов, даже тех, которые прокляты нашими мудрецами и у нас Великим советом запрещены).

Никто не бросит в меня камень за то, что я не выполнил приказ или ушел с позиции. Я заслужил звание Великого борца с поднебесными силами зла, которое дается немногим. У меня на груди висит знак лучшего стрелка региона, и это радует меня. Особенно, когда вижу отражение его в медном щите, этот черный силуэт летающего солдата, пронзенный золочеными стрелами. Завтра я и люди моей батареи снова будут на боевом рубеже. Короткий отдых окончился. Я выцеживаю последние капли веселящего из широкогорлого жбана. (Может быть, именно этот жбан, наполненный гремучим составом, швырнет завтра одна из моих катапульт в полчище пикирующих поднебесников). Ну вот. Пуста моя кружка. У однополчан — фиолетовые синяки под глазами. Ночь перед боем. Этой ночью лучше бы спать. Корчма — не место для воинов. Впрочем, я ведь им сам разрешил. Кто хотел — мог оставаться в казарме. Никто не остался. У поднебесников, говорят, новое оружие. У нас — прекрасные укрепления и медные зеркала, способные ослепить их бликами солнца. Утром, до рожка, каждый из нас, вторя молитве жрецов, будет просить Единого сохранить нам жизнь и даровать нам победу. Но я не буду просить его ни о победе, ни о сохранении жизни. Пусть простит он меня, всемогущий и всемилостивый, пусть простит за то, что наш прекрасный и неповторимый мир так жестоко и глупо устроен.

Нельзя сказать, чтобы в последнее время меня донимали кошмары. Скорее, мне ничего не снилось. Но это «ничего» было не тем блаженным состоянием, когда, закрыв на мгновение глаза, ты открываешь их уже в утренних сумерках, а набором каких-то черно-розовых пятен, стонущими завываниями, лишенными смысла, и жуткими, в общем, бредовыми абстракциями, обретшими форму и голос.

Сегодняшняя ночь была особенно неприятной. Своей бесконечностью она порядком замучила меня. Но вот, наконец, в какофонию сна вплелась мелодичная трель будильника и сразу же автоматически включился радиоприемник.

«…С сегодняшнего дня вступает в силу новая международная конвенция, полностью запрещающая производство и хранение ядерного оружия, а также добычу и хранение радиоактивных материалов, не санкционированных МАГАТЭ».

Сквозь сон я воспринимал только обрывки новостей.

«…Небывалый тайфун пронесся над восточным побережьем Тихого океана. Имеются человеческие жертвы и разрушения… Продолжаются работы по ликвидации последствий аварии на химическом заводе в Эквадоре… Как уже сообщалось, утечка высокотоксичного газа… Новости культуры… Синоптики предупреждают: на дорогах юго-западного района сложилась аварийно-опасная обстановка. Гололед, туман, видимость ограничена…»

Каждый день одно и то же. Разные города, страны, фамилии. Когда умывался, в трубе внезапно булькнуло и пропала вода. Минут пять соображал, в какую сторону вертеть краны. Потом, вытирая с лица мыльную пену, уронил полотенце. В этот момент убежал кофе. Чертыхнулся. Консервный ключ куда-то пропал, ломать перочинный нож о банку консервированного сока было некогда. По телевизору шла утренняя информационная панорама. Показывали химический завод в Эквадоре — развороченный взрывом газгольдер, белые фигурки в скафандрах, госпиталь, людей, бьющихся в судорогах, затем вымерший поселок. Потом диктор бодрым голосом пожелал зрителям не опоздать на работу, и зазвучала веселая музыка. С трудом подавил желание запустить неоткрытой жестянкой в экран.