Кирилл Берендеев - Мир внутри

Но восторги мои слышались только бункеру, остальным «студия» передавала слова совсем другого человека, вещавшего параллельно со мной, но с десятиминутным запозданием, из Звездного городка. Наши соперники по звездной гонке перехватили предназначенный для них сигнал, так мир узнал весть о том, что советский человек оказался в космосе, и имя этого человека. Юрий Алексеевич Гагарин. Просто Юра, иначе его никто не называл. Веселый, добродушный, с простым, но в то же время таким запоминающимся лицом и улыбкой. Открытый для мира, он идеально подходил для роли первого посланника, со временем даже я сам стал воспринимать его таковым. Да что говорить, когда он прибыл в Москву, на торжественный прием, мы, большие и маленькие космонавты, прибывшие следом и смешавшиеся с публикой, а еще ведущие специалисты, в том числе и сам Главный, с восторгом наблюдали за ним, ловя каждое его слово, и бешено аплодируя едва не после каждой произнесенной им фразы. Я очень обрадовался, что именно этот человек стал посланником Союза и для всей земли оказался первым: Главный, поистине, умел гениально выбирать. Я и сейчас, сколько там лет ни прошло, не могу сравнить себя с тем, кого забрало к себе небо, чтоб не нарушить единожды данную клятву молчания.

Восторги не успели стихнуть, как корабль стал тормозиться где-то над Атлантикой, снова что-то не сработало в системе, хорошо, хоть двигатели отпахали свое. «Восток» стремительно закручивался, все быстрее и быстрее, позже выяснилось, азот попал в рулевые сопла. И в этом кордебалете я мчался к Земле, уже сам не понимая, что происходит. Связь с бункером прервалась, я ждал разделения спускаемого аппарата, но три, пять, семь минут, а его все не было. Циклограмма полета разлетелась вдрызг, выходило совсем непонятно, куда я сяду и сяду ли вообще. Шторки я закрывать боялся, все пытался высмотреть, куда влетаю, успею ли попасть к своим, ведь если не смогу, меня ждет печальная участь «Спутника-6», подорванного над Тихим океаном.

Только через десять минут после запланированного произошло отделение приборного отсека, корабль ухнул вниз, как в бездонную пропасть. Перегрузка была такой, словно я падал в бездну, а затем ударился об ее резиновые стены; я все пытался докричаться до бункера, не помня уже, что меня сейчас не слышат, говорил себе, все в порядке, самочувствие нормальное, давление и пульс в норме, твердил свое «шестьдесят пять, шестьдесят пять», а потом – громкий хлопок, взрыв и ватная тишина. Катапульта выскочила из шара спускаемого аппарата, вынося меня прочь. Мнилось тогда, что корабль упадет в район Каспия, я стал судорожно оглядываться. Зрение прояснилось, когда оранжево-белый парашют распахнулся над головой. Затем выскочил и запасной парашют. Я срезал его, кажется, снова отключился, но на секунды, снова забормотал «шестьдесят пять» – и наконец, достиг земли.

Ко мне бежали люди, невесть откуда прибывшее человекоподобное существо приняли одновременно и за инопланетянина и за шпиона, в тогдашнем сознании это сочеталось самым естественным образом. Когда я поднялся и попытался говорить с ними, народ из деревни Смеловка попросту разбежался, в отдалении наблюдая за прибытием вертолета из Энгельса, моей погрузкой и возвращением в небо. Наверное, это не показалось им удивительным, ни явление инопланетного шпиона, ни то, как быстро за ним прилетел военный вертолет, солдаты мигом оцепили и оранжевого человечка и кресло, запихали все на борт и спешно отчалили. Спросили только, говорил ли я с кем, я качал головой и просил пить. Меня отпаивали, успокаивали и радостно хлопали по плечу, говоря, что уже все слышали по радио, и что голос с орбиты у меня совсем другой. Солидней, что ли. Я соглашался, я тогда со всем соглашался. И ни во что не мог поверить. Не могу сказать с уверенностью, сколько прошло времени, прежде чем осознал, вроде и парад отгремел в честь Гагарина, и чествования переместились в города и села, а мне казалось, что именно он, не я, оказался за бортом этого мира.

Хотя нет, что я. Осознание пришло в Заре, тринадцатого, днем. Когда выгрузили из самолета, а на взлетно-посадочной меня ждал первый отряд, не тот, что из Звездного, наш. Света подбежала ко мне, поцеловала, прильнула, прижалась всем телом, вот это поцелуй я и запомнил на всю жизнь, именно его, а не тот первый, ибо именно он показался мне куда дороже и важней. И я, почувствовав всю важность его, приник к Свете, и спросил ее просто: «Ты не оставишь меня?». Она улыбнулась в ответ, неожиданно отстранилась на вытянутые руки и долго смотрела в глаза, покуда не отвела взгляд. Но ничего не сказала тогда. Глаза, наверное, ее глаза выдали, она сразу спряталась за Макса, который уже шел со своими сердечными поздравлениями, пытаясь оттеснить Васю, сграбастав меня в охапку, он с силой прижал к груди, я едва не задохнулся. А потом ласково провел ладонью по шее. И снова прижал. Без единого слова – как и раньше.

Когда шесть лет спустя глаза снова ответили мне, я задавал тот же вопрос. Света отвечала на него легко и свободно, первый раз я спросил ее сразу после суточного отсутствия, вечером, ложась спать, она снова улыбнулась, я ждал молча, и тогда она произнесла короткое «да». И еще не один раз, позже, даже за две недели до катастрофы, она отвечала мне так же коротко и однозначно. Будто сама решила все для себя и уже не хотела ничего менять. Не веря в то, что не смогла и уже не сможет поменять ничего из путаных дерганых отношений, сложившихся меж нами. Или она знала, но пыталась изменить? Или лила бальзам на мою рану? – нет, только не последнее, утешать она не умела. Значит, говорила правду, и действительно хотела, пыталась уйти, все объяснив и окончательно решившись. И Макс, предчувствуя наперед, тихо отошел, дожидаясь своего часа. Всего год, много или мало? – но в следующей жизни, после катастрофы, она стала окончательно и бесповоротно его. Нет, она уходила ко мне, но что были эти уходы? Иллюзией, фантомом прежних отношений, о которых вспоминали с долей горькой иронии: она приходила ко мне, я стелил раскладушку для себя, и мы еще долго разговаривали перед тем, как забыться. Ничего не было, если об этом шла речь, было все, если о другом. Свете необходимо насущно необходимо выговариваться со мной, до этого она всегда слушала Макса, да в ответ он так же слушал, но… или это снова предлог, чтобы повстречаться за мной? Едва ли он умел не отвечать ей, оставаться холодным с ней или отшучиваться и говорить невпопад – с ней. Или, поминая прожитые вместе годы и годы впереди, все же мог? Света ничего не говорила об их отношениях, вплоть до последнего времени, тут все зависело от меня, от наших взаимоотношений на текущий момент.

А тогда, после катастрофы, после реабилитационного периода, после изгнания с должности помощника руководителя женского отряда космонавтов, она приходила куда чаще: поговорить, послушать, больше сказать свое, чем услышать чужое; в отличие от прочих женщин, Света не умела сосредотачиваться на ком-то еще, когда изнутри напирало особенно сильно, она становилась жуткой, ненасытной эгоисткой, требовавшей к себе особого внимания. Наверное, Макс, действительно не мог все время выдерживать ее порывы, наверное, это тоже послужило причиной и ее ухода, и его тайного согласия с разрывом. И ее уверенного «да» в ответ на мое «останься». Да еще она жаловалась тогда, что Макса все время – ну два или три раза в неделю, – волнует их интимная жизнь, со мной хорошо, ведь я так же быстро остыл, как и она, даже еще быстрее, по другим причинам, но со мной хотя бы проще общаться, не то, что с человеком, который требует к себе еще и того внимания, которое Света по изломанной природе своей не может ему дать.