Кирилл Берендеев - Мир внутри

– Ты же говорил всегда, что чувствуешь меня. Мою боль, мою радость, мои переживания. И что теперь?

Я на некоторое время замолчал, не зная как и что ответить.

– Я… кажется, я перестал, – с трудом выдавил из себя.

– Вот именно. А я нет. Я не перестала. И никогда не переставала чувствовать твой страх.

– Я боюсь за нас.

– Милый, не надо бояться, надо бороться. Просто бороться.

– С ним? – я говорил сейчас не о страхе, но она поняла.

– С собой. Это твой и только твой страх, ничей больше. Знаешь, я не могу одна бесконечно воевать с ним. Мне нужен союзник. А ты… ты никогда им не был, да, ты пытался быть, но на деле, ты никогда не был со мной, по-настоящему со мной. Меж нами всегда был еще один – твой страх.

– Но я… – жалкая попытка, ведь я даже не мог поднять на нее глаза.

– И теперь мне стало страшно самой. Понимаешь, что ты сделал? – она приблизила свое лицо к моему едва не вплотную, так бывало, когда мы, нацеловавшись, пристально вглядываемся в глаза, ища продолжения близости. Вот только сейчас в них отражался лишь я, один, в одиночестве. – Понимаешь, что ты со мной сделал теперь? Милый, родной мой, я не могу так больше, просто не могу, я бессильна перед твоим страхом. Мне ничего не остается делать, – слова кончились, я услышал бормотание. Света отключилась от меня, а затем вышла из комнаты. В кухне она включила радио, передавали какую-то бодрую песенку, немедля она прервала передачу. Тишина навалилась ватной завесой. Я приполз к ней едва не на коленях, умоляя не молчать, только не молчать, она погладила мои вихры, попыталась улыбнуться и предположила, что скоро произойдет нечто, что даст нам понять окончательно, где мы и что делать. Она часто говорила так и прежде, говорила и сейчас, успокаивая меня из последних сил, сама не сознавая, что пророчествует.

Или не пророчествовала – уже тогда понимала? Как бы то ни было, но недели не прошло, утром она разбудила меня хриплым шепотом, от которого мурашки по коже:

– Я почувствовала. Он проклял меня. Сейчас, – подскочила на постели стала стремительно собираться, позабыв обо всем, четко запомнил зачем-то, что ночную сорочку запихала в брюки и накинула поверх кофту, утра тогда были прохладные, побежала в коридор, задвигала ящиком.

Сердце оборвалось. Я ничего не понимал, и одновременно понял все: все то, чего так давно боялся, от чего сходил с ума, из-за чего просыпался в холодном поту, что обходил даже мыслями, – все это нежданно, негаданно начало стремительно сбываться. Света уходила, уходила окончательно, я должен был вспомнить недавний с ней разговор, но в тот момент лишь самые постылые, пошлые, ничтожные фразы исторгал мой язык. Она не слушала, снова замкнулась в себе, продолжая спешно собираться. Ничего с собой не взяла, ради чего я предложил подвезти ее? – безумец, – она и посмотрела на меня как на помешанного, тотчас отвернулась, глаза заблестели, поцеловала в щеку, так, как никогда этого не делала, ледяным дыханием повеяло от этого поцелуя, и съежившись, как встреченная мною за год до этого, выскочила на лестничную клетку. Я бросился следом, не надеясь, уже ни на что не надеясь, но хоть увидеть, куда, как она побежит прочь, последний раз увидеть.

Света остановилась возле моего «Москвича», но не задержалась, метнулась дальше, затем вернулась.

– Он проклял меня, понимаешь, проклял, – я молча протянул ключи, хотя эту машину можно было открыть ногтем, никогда бы она подобного не сделала. Скорее пошла бы на автобус, сколько его дожидаться. Мерзла бы на остановке, мучительно вспоминая путь сюда. А так – я отдал ключи, она прыгнула за руль, рванула, заскрежетав коробкой скоростей. «Москвич» выехал со двора, заюзил на повороте и скрылся. Я зачем-то побежал следом. Затем вернулся.

Когда прибыл на место аварии – всего в трех остановках от дома Макса, – тот уже давно был там, будто почувствовал, нет, в самом деле, он почувствовал, он говорил позднее, слишком много позднее, что понял: сегодня она придет. И, будто тоже помешавшись, вышел встречать, не зная ни времени, ни места встречи. Увидел только мой «Москвич», выскочивший из-за поворота, налетевший на трактор, от мощнейшего удара отлетевший в сторону и, точно в дурном сне, упавший на рядок старых иномарок, стоявших за рабицей – машины начальства Звездного городка. После первого же удара дверца открылась, Света выпала на крышу «Виллиса», а «Москвич» продолжил крушение уже без нее, уничтожая машины, находившиеся на его пути, шесть штук. И после рухнул наземь, разваливаясь на части, разливаясь маслом и бензином.

Карета «скорой» прибыла уже минут через пять, Макса с трудом увели от обезображенного тела, он запомнил только, как пузырилась алая пена на губах – и больше ничего, провал. Пришел в себя только в больнице, возле реанимации. Я тряс его, спрашивая, что с ней, он не мог отвечать, бормотал бессвязное, пытался плакать, но не было сил, изнутри доносился только сдавленный хрип, пугавший меня тем сильнее, чем дольше он продолжался. Вечером прибыл Вася, втроем мы просидели в полусне-полуяви около полутора суток, пока шли одна за другой операции, пока менялись врачи, пока к нам, наконец, не вышла доктор, забрызганная кровью столь сильно, что Макс едва смог удержаться на ногах, он вскочил спешно, голова закружилась, ноги перестали держать, если б она не подхватила, упал прямо перед ней.

– Жить будет, – кратко выговорила она. И извинившись, что не может сказать большего, прошла коридором до двери, остановилась на пороге кабинета, но не обернувшись, зашла. Я все ждал ее выхода, следил за дверью, нет, не вернулась. Или я забылся усталым сном, благодатно даровавшим мне покой после суток тревог, показавшихся мне долгими, но долгие тревоги, они только начинались тогда. Они и не прекратятся, наверное. Я бы мог это понять, если бы подумал тогда. Нет, раньше, много раньше. Или за неделю до этого. Последним шансом, упущенным так бездарно и бессмысленно. И упускаемым вновь всякий раз, когда она, уже привязанная, на коротком своем поводке, приезжала ко мне в Медвежьи озера. Торопливо целовала на пороге, совсем не так, как это было даже десять или более лет назад, далеко на юге, в казахстанской Заре, тем самым холодным поцелуем, до дрожи, до мурашек по всему телу пробирающим, обнимала и отпускала немедля, сама отстраняясь, глядя пронзительно в глаза, всякий раз пытаясь выискать в них то заветное, на что надеялась, с тринадцати лет, искала, ждала, но не находила, и после этого только, соблюдя обязательный ритуал, проходила в комнату, садилась на свое место и ждала, снова ждала.

Облака накрыли солнце, черная фигура Макса оттаяла, сделавшись привычно серой, грузной, неподвижной. Он замер чугунным властителем, каменным командором, верным рыцарем и надежным стражем. Молча разлил по пластиковым стаканам, тихо произнес: