Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Пошли медленнее. День мерк. Синие сумерки поглотили прибрежные кусты. Повисли на косматых елях старого леса. Заполнили густой голубизной сумрачный распадок. Преследовать зверя глядя на ночь было бесполезным и даже небезопасным делом. Притаившись в засаде, он мог неожиданно напасть на людей. А нападение такого зверя, решившегося в крайности на все, не сулило ничего хорошего.

Остановились передохнуть.

— Ночь на носу, — сказал Иван. — Почувствует, вражина, что преследование прекратилось, успокоится и ляжет где-нибудь в глухомани.

— Может быть, может быть… — задумчиво сказал Павел.

— Пойдемте-ка отдохнем по-человечески. А то куда я на этой уродине!? — Иван приподнял надломленную лыжу.

— Пожалуй, — согласился Павел. — А где Надежда-то? — озабоченно спросил он.

— Она вон туда пошла, — показал вправо Иван. — Ау-у! Надежда-а!.. Надя-я!.. — зычно позвал он.

Удивительной женщиной была она. Невелика росточком, но сильная, выносливая, пригожая да ладная. Выйдя замуж за Ивана, охотника и зверолова, она раза два-три сходила с ним весной на глухариные тока да так и пристрастилась к нелегкому мужскому промыслу. Она оказалась не менее добычливой, чем муж. Глаз у нее был зорок, походка легкая, бесшумная. Хаживала с мужем и на медведя, когда тот овсами по осени на полях лакомился. На лабазах сидела тихо, неподвижно. Комары поедом ели, но охотница ни единым звуком себя не выдавала. Ну а ходить на волков Надежда и вовсе обычным делом считала. Не раз участвовала в преследовании зверей, брала на мушку в окладе. Да и капканы ставить давно научилась…

— Ау-у-у-у! — послышалось ответное эхо ее звонкого голоса. Эхо прилетело с противоположной стороны распадка, из-за Пантанерки. И минут через десять охотница подкатила к ожидавшим ее мужчинам. Те даже вздрогнули от неожиданности — так незаметно и бесшумно скользила она на своих кленовых лыжах.

— Как снег на голову! — засмеялся Павел, глядя на подъехавшую женщину.

— А я — на крыльях! — откликнулась она. — Не навострить ли нам лыжи на ночлег?

Мороз еще усилился. Охотники бежали споро. Только, Иван на гребнистых снежных застругах сбавлял ход, оберегая надломленную лыжу. Перевалили невысокий косогор, заросший густой полынью. Лыжи сами понесли охотников в распадок, к деревне. Слабые огоньки тускло мерцали в окнах приземистых, занесенных сугробами домиков.

Постучались в крайнюю избу, возле которой стоял гусеничный трактор, еще отдающий теплом не успевшего остыть мотора. На крыльцо вышел хозяин. Высокий, молодой. Вихрастая голова без шапки. Слегка заикаясь, густым басом спросил:

— Ч-чем могу служить?

— Да вот, припозднились малость, — смущенно начал Павел. — Нельзя ли приютиться до утра?

— П-переночевать? С удовольствием. Зах-ходите! — добродушно прогремел в сгущавшуюся темноту голос хозяина.

Все шагнули в дом.

— З-замерзли? — спросил хозяин, сбрасывая полушубок.

— Не жарко! — признался Павел.

— К утру м-морозец опять за тридцать перевалит!

— Февраль, месяц лицедей, он и лютень, и бокогрей! — скороговоркой произнес Павел.

— Ск-корее лютень! — заметил хозяин и, подойдя к Павлу, представился: — Крестьянинов Виктор Леонидович.

Он внимательно оглядел гостей:

— Волчишек, что ли, пугаете?

— Да. Поди, слышал, как они разбаловались нынче? — ответил Павел.

— Разбаловались? — взметнув густые брови, сказал Виктор. — Скорее об-бнаглели, окаянные! Того и гляди на людей кидаться начнут. Ученики утром в школу идти боятся. Провожать приходится!

— Ну, а на людей-то, наверное, не посмеют напасть, — вступила в разговор Надежда.

— Не п-посмеют?! — как-то по-особому значительно переспросил Виктор и обернулся к охотникам: — Побыстрее раздевайтесь. Сейчас чайком погреемся. Я тоже только что с работы. Корма на фермы возил.

Охотники шумно разделись. Осторожно составили в угол около двери разряженные ружья.

— Р-располагайтесь, как дома! — широким жестом руки пригласил Виктор гостей в переднюю часть горницы.

— Но и не забывайте, что в гостях! — пошутил Иван.

— Не скромничайте. Места всем хватит, — сказал Виктор.

Охотники сели на широкую лавку. Виктор подбросил в железную печку три нетолстых полена. Они быстро занялись от еще не остывших угольков. В печке зашумело шустрое пламя. По комнате разлилось тепло. Виктор вышел во двор за дровами.

Почти тут же раскрылась дверь, и в клубах густого холодного пара вошла хозяйка. В руках у нее был подойник. В комнате запахло парным молоком. Поздоровавшись с гостями, прошла на кухню. С большой охапкой сухих дров следом зашел Виктор. Положил их возле русской печи. Попросил жену:

— Валя, сооруди-ка чаек, да медку хорошего к нему подай!

А сам уже большим кухонным ножом щепал лучину. Валя хлопотала возле самовара. Потом принесла узорчатую вазу с медом, издававшим тонкий аромат лугового разнотравья.

— Цветочный? — спросил Павел. Он держал пасеку и в сортах меда понимал толк.

— Да, — кивнул Виктор. — Летом у нас тут травы в рост человека. Зацветут — красота!

— Что и говорить! — согласился Павел.

— Хорошо у нас! — продолжал Виктор. — Жаль только, что некоторые ценить все это перестали. Бросают свои дома — и в город.

— Это верно, — согнал с лица улыбку Павел. — Уходят люди, вот волкам тут и раздолье. Свирепствуют, ироды. Пугнуть их некому!

— Вот вы утверждали, — обратился к Надежде Виктор, — что волки на человека напасть не посмеют.

— Бешеные разве, — отозвалась охотница.

— Нет. Нападают и не бешеные, — покачал головой Виктор. — Я вот отчего, думаете, заикаться стал? — он посмотрел вопросительно на охотников. Те насторожились, а Виктор взволнованно продолжал: — От них, от проклятых. От волков этих самых!

— Да ну-у? — вырвалось у Ивана.

— А в-вы как д-думали! — Виктор стал заметно сильнее заикаться. — Б-было это в сорок ш-шестом г-году. Мать моя за ж-жаткой рожь вязала. Р-работали у опушки леса. Мы с Левой Епифановым гоношились тут же, около матерей. Собирали оброненные колоски. Сносили в кучи снопы.

Виктор наклонился. Открыл дверку железной печи. Напряженное, побледневшее вдруг лицо его озарилось красноватыми отблесками пламени, и охотники увидели, что и руки хозяина слегка дрожат, когда он подкидывал в печь поленца. Виктор закрыл дверку печи, распрямившись, продолжал:

— Дети есть дети. Мне шесть лет, Лева г-годочком постарше. Скоро это однообразное занятие на жарком августовском солнце нам наскучило. Добрели мы до опушки леса. Ромашки, колокольчики собирали. А тут Лева возле сломанной березы белый гриб нашел. Крепкий такой, тугой, коричневый. Заглядение!

Виктор вздохнул, полез в карман за сигаретами. Достал с кожуха русской печи спички. Закурил. Взахлеб три раза затянулся и лишь тогда продолжил свой рассказ.