Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Дорога побежала под гору. Угрюмые ельники сменились березничком. Сумрак и хмарь рассеялись…

Зверь промелькнул за деревьями неожиданно. Серо-белый с пестринами, на фоне ряби берез он был почти неразличим. Хищник устало брел к крутояру, намереваясь скатиться под откос. До него уже рукой подать. Было слышно, как с шуршанием вспахивает снежную целину изуродованная нога. Надежда бежала что есть сил, стараясь его догнать. В азарте преследования с руки спала перчатка. Платок сбился на затылок. Но ничего этого Надежда не замечала, она вся была во власти погони.

Беспалый еще раза два мелькнул в ближайших рединах и исчез в заснеженном молодом ельнике. Сердце охотницы замерло. И сразу тяжелая усталось навалилась на плечи. Но тут же она их вновь распрямила. «Нет, этого не будет!» Надежда опять рванулась за зверем.

…На полянку на краю обрыва выползло что-то пестрое. Еле двигаясь, припадая на сломанную, волочащуюся ногу, усталый, измученный погоней, Беспалый медленно полз к обрыву, загребая передними лапами осыпающийся снег. Надежде вдруг стало жаль зверя. Еще недавно сильный, смелый, красивый, он сейчас был слаб и жалок. Шерсть взлохматилась, свалялась клочьями, взмокла. Гордая осанка исчезла. Будто и не был он вожаком. Будто не атаманил, не разбойничал с такой смелостью и дерзостью неделю назад. Силы иссякали.

«Может, пощадить зверя?!» — с чисто женской мягкостью размышляла Надежда, глядя на изможденное животное. — Ведь он тоже хочет жить! Хочет по-своему, по-звериному радоваться солнцу, лесу, шуму ветра, потешным играм волчат у глухого логова!»

Волк не двигался. В бессилии он замер, будто ожидая исполнения приговора за свои многочисленные злодеяния. Надежда сделала еще несколько осторожных шагов в сторону зверя. Он медленно повернул к ней голову. Взгляды человека и зверя встретились. В этом колючем, безжалостном взгляде вожака не было ни просьбы о пощаде, ни страха. И тут перед мысленным взором Надежды опять ярко вспыхнула картина — волк тащит мальчишку… Она подняла ружье и навела его на волка…

Через полчаса на звук выстрела подошли Павел и Иван. Глядя на распластавшегося зверя, ветврач удивленно протянул:

— У-у-у, какой волчина! Не зря столько времени атаманил! С трофеем тебя, Надежда!

Но та думала уже о другом. Опять вспомнила взгляд Беспалого.

И вдруг ей сделалось нестерпимо больно от этого воспоминания. Она резко распрямилась. Нахмурилась. С досадой швырнула ружье к ногам Ивана и неожиданно громко зарыдала…

Очерк

Перевод с болгарского Ольги Котовой

Художник И. Шаховской

Фото автора

Три года назад мне посчастливилось принять участие в советской комплексной научно-исследовательской экспедиции на корабле «Дмитрий Менделеев». Мы прошли десять морей, побывали и на десятках обитаемых и необитаемых островов и островков Океании. Как ни странно, даже сейчас, в конце двадцатого века, на карте все еще есть белые пятна. Во время плавания среди архипелагов Новой Гвинеи в лоции часто можно было встретить предупреждение: «Ввиду недостаточной изученности района следует быть особенно внимательными». Поэтому нашему капитану А. С. Свитайло приходилось постоянно корректировать неточно нанесенные координаты маленьких островов и рифов, а иногда даже наносить их на карту.

И вот мы у острова, который местные жители называют Нуслик. Его координаты 02°25′ южной широты и 150°20′ восточной долготы. О нем не упоминается в самых скрупулезных английских лоциях, не указан он и на картах.

Все произошло неожиданно. Меня спросили, хочу ли я провести ночь на этом острове.

Солнце к тому времени уже закатилось, а луна еще не взошла. Было самое темное время суток.

Шел январь 1977 года.

Я спустился по штормовому трапу с брезентовой сумкой в зубах, с водолазным ножом, фонарем и двумя фотоаппаратами. Это был весь багаж, который я успел собрать за пять минут, отпущенных мне на сборы.

Я очутился в узкой длинной лодке, выдолбленной из ствола Дерева. Передо мной на корточках, стараясь не ступить в воду, которая плескалась на дне лодки, сидел Николай Парин, доктор биологических наук из Москвы, специалист по глубоководной ихтиологии, а за мной — полуголый папуас. За ним — Володя Басилов, кандидат исторических наук, тоже москвич, Евгений Калщиков, научный работник из Ленинграда, еще один папуас и женщина-папуаска. Над нами, на палубах корабля, собрался почти весь экипаж и научный состав экспедиции.

Один из папуасов перешагнул через наши головы и завел на корме мотор «Джонсон». Женщина перебралась на нос. Мы оттолкнулись от борта корабля и поплыли. Я увидел, что из темноты показались две маленькие лодки с двумя гребцами в каждой. Некоторое время нас освещал корабельный прожектор, но вскоре его выключили, чтобы не мешать проводникам.

Была душная туманная ночь в разгаре тропического лета. За нами, как сказочный замок, сиял огнями корабль, а впереди было черно, как в преисподней.

Некоторое время все три лодки шли вместе, потом наша, с мотором, начала описывать широкую дугу, а маленькие каноэ отошли в сторону и сразу исчезли в ночи. Теперь женщина выгнулась, как лук, на носу лодки и время от времени выкрикивала что-то на своем языке. Проводник внимательно ее слушал. Я догадался, что мы проходим рифы перед островом.

Его очертания показались во тьме внезапно. Потом появились огоньки и тени высоких пальм, лодка врезалась в песок. Папуасы быстро выскочили из нее и потащили лодку к берегу. Мы тоже вошли по колено в теплую воду и стали помогать.

У самого берега раскинулась деревушка. Хижины на сваях ютились среди деревьев и кустов. Перед каждой пылал костер под котлом, около него сновали женщины и дети. Как только мы вышли на берег, нас обступили со всех сторон, и мы оказались в центре молчаливого круга. Володя Басилов, этнограф, взял инициативу в свои руки.

— Где вождь? — спросил он на пиджин инглиш (языке, на котором разговаривают миссионеры с жителями Океании).

— На Большом острове, — ответил Палиау — проводник нашей лодки.

Палиау отличался внешним видом от островитян: он был выше, темнее, с более крупными чертами лица. Впоследствии выяснилось, что он уроженец острова Манус, обосновался здесь, женившись на местной жительнице. Только у него была пирога с мотором, и, вероятно, он исполнял роль посредника в торговле копрой. Местного языка он не знал и с трудом объяснялся с односельчанами на пиджин, так как те едва им владели. Палиау носил брюки, в то время как на других мужчинах были лишь набедренные повязки. Он пригласил нас в свою хижину, стоявшую у самого моря. Она, как почти повсюду в Океании, стояла на сваях, стены представляли собой переплетенные ветви, окон и дверей не было, кровля из листьев кокосовой пальмы низко нависала. Хозяин вынес новую циновку и расстелил ее на полу, который подозрительно прогибался под нашими ногами. В этот момент появилась его жена, та самая женщина, что была с нами в лодке, и подала ему начищенный до блеска металлический поднос с пятью чашками чая. Чашки были из китайского фарфора, а чай великолепный.