Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Сопровождавшая нас группа любопытных поредела, но некоторые мужчины и мальчишки остались. Немного поодаль в темноте стояли женщины.

После чая Володя Басилов объяснил, что мы привезли для жителей селения кое-какие продукты. Тогда вперед вышел улыбающийся старик с пером в волосах и сказал, что это по его части. Мы вытащили из ранцев хлеб, консервы и сигареты. Басилов и старик разделили все это на шестнадцать частей — по количеству семейств, живущих на острове. По-прежнему молчаливо подходили к нам мужчины (вероятно, главы семейств), брали свою долю и уходили в темноту к своим хижинам.

Не прошло и десяти минут, как в кустах, словно светлячки, заплясали десятки огоньков. Вокруг все закурили. Лед тронулся. Этнографы Басилов и Калщиков вели оживленные разговоры на пиджин, помогая себе знаками. Папуасы тоже энергично жестикулировали. Николай Ларин, страстный коллекционер, расспрашивал о морских раковинах. Я сидел на нижней ступеньке хижины Палиау, очарованный тихой ночью на маленьком острове в новогвинейском море, смотрел сквозь пальмы на берег, где мирно плескалась вода, иногда выскакивала рыба. Когда луч луны пробивал облака, все блестело, море оживало, тени пальм шевелились, лодки на песке как бы куда-то плыли.

Вдруг я почувствовал легкое прикосновение. Я обернулся и увидел, что рядом со мной сидит малыш лет семи-восьми. Большие темные глаза с любопытством, которое оказалось сильнее боязни незнакомца, изучали меня. Он показал два ряда блестящих белых зубов в улыбке, готовой в любой момент превратиться в крик о помощи. Рука, которой он дотрагивался до меня, наверное, бессознательно сжала мою руку. И тогда мне открылся истинный смысл происходящего. Я преодолел десятки тысяч миль, стремясь узнать побольше о разных землях и народах, достичь «края света», прикоснуться к тайнам бытия.

Этот малыш, родившийся на клочке суши, преодолел десяток шагов в темноте за своей хижиной, которые показались ему не меньшим расстоянием, чем весь мой путь. И мы встретились.

Я погладил его по кудрявой головке, и мы познакомились. Его звали Васинын, но, вероятно, я неправильно произнес его имя, потому что он рассмеялся.

Подошедшие Палиау и Басилов сообщили, что надо нанести визит местному пастору. Оказалось, что этой ночью в деревушке никто не заснет — жители будут встречать Новый год песнями и танцами.

Мы прошли по узкой и темной тропинке между хижинами. За мной неотступно следовал Васинын. И вдруг за плотной стеной зелени блеснул сильный свет посреди поляны: на дереве висела керосиновая лампа, внизу горел костер. Из котла над ним распространялся аппетитный запах. Под навесом стоял длинный стол и скамейки. Несколько мужчин, женщин и детей (вероятно, семья) ели4 рис и рыбу.

К нам подошел папуас средних лет.

— Это пастор. Его зовут Анас, — сообщил Палиау.

Басилов мобилизовал все свое знание пиджин инглиш и попытался объяснить пастору, кто мы такие и что очень хотим присутствовать на местном празднестве, так как очень интересуемся их песнями и танцами.

Пастор слушал молча и бесстрастно. Когда Басилов закончил, пастор повернулся к нашему проводнику и начал ему что-то говорить. Палиау слушал, опустив голову. Он был явно огорчен тем, что привел нас. Видимо, была допущена какая-то неловкость. Мы снова стояли в центре круга молчаливых мужчин, чувствуя себя провинившимися.

Палиау о чем-то поговорил с одним из мужчин, тот объяснился с пастором, и тогда пастор вдруг улыбнулся, сделал широкий жест и сказал:

— О'кей.

Наконец-то обстановка прояснилась. Оказывается, пастор ровно ничего не понял из того, что говорил Басилов, а Палиау ничего не понял, что сказал ему пастор. К счастью, нашелся посредник-переводчик (как при всякой международной встрече), и переговоры успешно завершились.

Этой ночью неожиданности следовали одна за другой. Под деревом с фонарем собралась группа из пятнадцати мужчин и женщин. Перед ними стоял пастор Анас и что-то тихо им говорил. Потом он сделал шаг назад, поднял, как дирижер, обе руки и запел: «До-соль-ми-до…» Повторил еще раз в другой тональности. И — о, небо! — под высоким куполом пальмовых крон, в тишине островка, посреди огромного океана зазвучали псалмы на четыре голоса. Эта чистота и полифоничность до того нас изумили, что Калщиков не сразу догадался включить магнитофон, который висел у него на плече. Текст был на пиджин, пели серьезно, сосредоточенно. В паузах из ближайших кустов слышался нескончаемый концерт цикад. Море тихо плескалось о песчаный берег, листья тридцатиметровых пальм озаряла луна, плывшая в прояснившемся небе.

Мы попали на религиозный праздник, и, пока рассуждали о том, сожалеть нам об этом или нет (ведь мы мечтали о тамтамах и танцах папуасов в ритуальных масках), за деревьями послышались глухие и ритмичные удары. Лица папуасов вдруг оживились, появились улыбки, послышался смех.

Сила ударов нарастала, ритмы становились все настойчивее, призывнее. Пока Басилов и другие разговаривали с пастором, я направился на эти звуки- Вышел на площадку, хорошо утоптанную и расчищенную, в диаметре около тридцати метров. Посредине находился короткий и толстый пень, выдолбленный изнутри. С двух сторон два мускулистых мужчины били по нему концами палок. На тамтаме было написано кривыми латинскими буквами слово «маликуп». Я подумал, что оно означает название инструмента, но позже узнал, что его называют «рангамут», а «маликуп» — его голос. С помощью тамтама можно сообщать новости жителям острова, подавать сигналы рыбакам в море и даже, при попутном ветре, связываться с соседними островами.

Традиционные танцы начались внезапно, без какой-либо подготовки. Сначала начали танцевать женщины, их лица были покрыты чем-то белым. Они выстроились по четыре в ряд и стали ходить вокруг тамтама. Пели неслаженно, протяжно, через каждые три такта поднимали ногу. Позади одиноко двигалась старуха в белой Длинной робе, сгорбленная, впавшая в состояние транса, с незажженной сигаретой в зубах.

Танцоры сменялись, играющие на рангамуте покрылись потом.

Появились мужчины. Юноши и девушки заигрывали друг с другом. Удары рангамута становились все чаще и мощнее. Все вокруг сотрясалось, страсти распалялись. Зрители и танцоры беспрерывно курили сигарету за сигаретой. Только старуха, по-прежнему отрешенная от мира, не останавливаясь, продолжала свой странный танец. Она танцевала всю ночь. Во время одной из пауз, когда музыканты вытирали потные тела, несколько ребятишек подбежали к инструменту и начали стучать по нему ладошками. Старуха не выдержала такого святотатства и отогнала их. Потом взяла палку и ударила: «там!» Подняла голову к небу и прислушалась: «там-м-м». Снова прислушалась: «там-там!» Кого-то звала? Кому-то хотела выплакать свое горе? Предкам? Или детям, которых пережила? «Там… там-там!»