Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

— Так вы все-таки приехали. Возможно ли это? Просто чудо…

И он пошел принимать дар его больнице от людей доброй воли.

Здесь рады были всему — подаркам большим и малым. А сколько всего собрали его друзья в Чехословакии!

Я видел по выражению лица доктора, что он доволен. Выше всего ценится помощь, оказываемая тому, кто больше всего в ней нуждается.

Все коллеги Швейцера вставали с рассветом. В семь утра в больнице было уже оживленно. В половине восьмого завтракали, потом приступали к работе.

Трудились до тех пор, пока удар молотка о кусок рельса не возвещал, что наступило время обеда. Это был сигнал для всех — для пациентов и обслуживающего персонала. Распорядок дня составлялся в соответствии со старыми, устоявшимися правилами.

В центре стола сидел основатель больницы, справа и слева — его ближайшие коллеги. Всегда присутствовала секретарь доктора и его «правая рука» Матильда Коттманн. Гости сидели против доктора.

Когда приходил Великий доктор, все, кроме тех, кто оставался возле больных, уже рассаживались. За обедом каждый вел себя непринужденно, брал себе еды столько, сколько хотелось и чего хотелось. Доктор не любил, когда пища оставалась недоеденной. Он во всем видел труд людей и считал, что, выбрасывая пищу, мы проявляем расточительность, не думаем о тех, кто голодает в других частях земного шара. Суп подавали редко. Чаще обед состоял из закуски и мясного второго блюда. На десерт подавали пудинг или сладкое. Овощей и фруктов на столе всегда было много. Больница располагала собственной плантацией, где выращивали ананасы, апельсины, лимоны, грейпфруты, корицу, бананы и манго. Мне больше всего нравились мангостаны, чья сердцевина напоминает яблоки. Из овощей здесь очень хорошо произрастают огурцы и фасоль.

За плантацией ухаживали здешние служащие, им помогали пациенты. За огородом тоже следили больные и их родственники, которые таким образом выражали свою благодарность за исцеление члена их семьи.

Огород находился прямо над рекой Огове. Кроны огромных пальм бросали на него свою тень, и потому там было прохладнее, чем в каком-либо другом месте.

Добрую славу заслужили напитки, приготовленные из плодов разных деревьев, которые росли на краю леса. Хорошо освежал напиток с соком диких лимонов.

Приготовление пищи было образцовым, блюда выглядели аппетитно. Естественно, что на первом месте были требования питательности и гигиены. Состав блюд все же значительно отличался от нашей кухни. Вспоминаю, как лакомился я однажды шницелем, приготовленным на имбири.

— Где вы достали телятину? — спросил я доктора Фридмана, сидевшего рядом со мной.

— Вы едите крокодила, дружище, — ответил мне соотечественник, — но ведь он вам нравится?

Мясо хвоста крокодила действительно напоминает телятину, тогда как мясо передней части животного красное и менее вкусное.

Больница в Ламбарене находится в постоянной зависимости от того, что привезут и предложат охотники. Швейцер в последние годы стал вегетарианцем, и потому в его меню чередовались яйца, чечевица и овощи.

Из-за сильной жары после обеда наступал отдых до трех часов.

«Потом снова трудились до шести. В семь вечера, уже при свете фонарей, ужинали, а потом было время развлечений. Одни оставались в столовой, другие собирались в комнатах. Великий доктор обычно шел в свой кабинет, приводил в порядок корреспонденцию, часто играл своего любимого Иоганна Себастьяна Баха на фисгармонии, переоборудованной для тропического климата.

Центром ламбаренской больницы была операционная. Используя современные инструменты и методы, здесь проводили и очень сложные операции; некоторые из них в разных областях хирургии дали действительно интересные результаты.

Прооперировать больного слоновой болезнью, удалив огромную опухоль, — это не пустяк! Мой друг доктор медицинских наук Седлачек успешно делал здесь пластические операции, а однажды оперировал лопнувшую селезенку. В тот день доктор Швейцер пригласил Седлачека к себе, поздравил с успехом и выпил за его здоровье. Вообще же в Ламбарене алкогольные напитки подавали только в торжественных случаях. И всегда это было виноградное вино с родины Швейцера — Эльзаса. Оно напоминало Великому доктору о далеком доме.

На медпунктах и в амбулаториях обычно принимали три — пять врачей: в хирургическом, терапевтическом, гинекологическом отделениях. Были здесь акушер, детский врач и хирург. Несколько лет заведовала здешней лабораторией дочь Швейцера Рена, заботившаяся о том, чтобы ее лаборатория была оснащена образцово.

Очень популярно было родильное отделение. Долго пришлось привыкать африканским женщинам к тому, чтобы идти в больницу рожать. Но постепенно число рожениц росло. Послеродовой период здесь проходит совсем иначе, чем в Европе. У местной женщины нет времени отлеживаться. Как только родится ребенок, она встает с постели, чаще всего в день родов, будто и не страдала недавно от сильных болей, и уходит с младенцем на руках в родную деревню.

В детском отделении кроме матерей с детьми размещаются и сироты. Все медицинские сестры больницы — их «тети». Осиротевший ребенок обычно остается здесь до тех пор, пока его не примет одна из здешних миссионерских школ. Были случаи, когда дети не хотели уходить из больницы, оставались здесь сестрами и санитарами.

Дети, приехавшие со своими больными родителями или родственниками, посещают школу. Они ездят туда на лодках, гребут стоя и распевают при этом.

В ламбаренской больнице шумно и оживленно в любое время года. Вместе с больными сюда приезжают их родичи, и потому, случается, что помимо шестисот пациентов в больнице питается такое же количество здоровых посетителей. Просто удивительно, как удается администрации разместить и накормить столько людей.

После десяти вечера в больнице наступает абсолютный покой. При больных остается лишь несколько санитаров, которые в случае надобности разбудят врача. В это время лампа светится обычно только в одном окне, за которым сидит человек, создавший в джунглях оазис гуманизма.

Однажды вечером доктор Швейцер пригласил меня к себе и рассказал, как он расстался с Европой.

«Решение уехать в Африку не было столь внезапным, как сказано в некоторых моих биографиях. И тогда был еще выбор: мне предлагали заняться философией, приглашали читать лекции… Была еще и музыка, с которой я не собирался расставаться и которую, кстати, не бросил даже здесь… Именно здесь получил я возможность снова заняться Бахом. И все же я решил подать заявление на медицинский факультет, чтобы, став врачом, уехать в Африку. Я был преподавателем университета. Мое решение очень удивило ректора, но все же он направил меня к декану медицинского факультета, профессору Феллингу. Тот тоже смотрел на меня сначала с изумлением, а потом растерянно. Он сел за стол и сказал: «Я напишу письмо одному своему коллеге, он позаботится о вас». С этим письмом в руках я и постучался к другу профессора. Тот, прочитав письмо, испытующе посмотрел на меня, усадил в кресло и сказал: «Коллега, разденьтесь, я осмотрю вас». Друг декана был психиатром».