Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Очень интересными в Ламбарене были шимпанзе и гориллы. За одним шимпанзе ухаживал мой ламбаренский друг, доктор Седлачек. Когда дети из соседней деревни принесли шимпанзе доктору, животному было около года, а ростом он едва достигал полуметра. Он страдал от самой распространенной в тропиках болезни: его брюшная полость была переполнена паразитами, он умирал.

В больнице ему давали лекарства, делали уколы. На пятый день придя в сознание, он открыл глаза и тихо, как ребенок, заплакал.

Шли дни, болезнь отступала, и шимпанзе начал интересоваться миром. Хотя он и знал всего одно восклицание — «ху», но умел произносить его на разные лады. Шимпанзе не хотел расставаться со своим спасителем. Доктор оборудовал ему бокс в своей комнате и дал имя Плум-Плум.

С той поры шимпанзе и человек зажили вместе. Шимпанзе больше всего ненавидел утренний звон больничного колокола, приглашавшего всех служащих на работу. Он знал, что с этой минуты останется один и что долго еще никто не будет с ним играть.

Если хозяин был свободен, они ходили в лес. Человекообразная обезьяна с интересом наблюдала за всем происходившим вокруг, иногда влезала на дерево манго в поисках спелых плодов. Справедливости ради следует признать, что и на дереве шимпанзе не забывал о своем спасителе и сбрасывал для доктора плод, но лучший все же обыкновенно съедал сам. Заслышав приближение какого-нибудь хищника, он с быстротой молнии съезжал по стволу вниз и прижимался к человеку, у которого всегда находил защиту.

Однажды Седлачек решил вернуть Плум-Плума в джунгли. Он завел его в лес далеко от больницы, спрятался и стал ждать, что будет делать обезьяна. Через минуту Плум-Плум исчез где-то среди бананов, казалось, что он вовсе забыл о хозяине. Доктор незаметно ретировался, а вернувшись домой, пошел отдохнуть в свою комнату.

В этот вечер над лесом разразилась гроза. Капли тропического ливня забарабанили по крышам больничных зданий, и люди радовались, что надежно укрыты от разбушевавшейся стихии.

Засыпая, доктор услышал за дверью какое-то царапанье.

— Кто там? — спросил он.

— Ху, — отозвалось за дверью. Возглас прозвучал с таким отчаянием, что доктор Седлачек тут же впустил насквозь промокшего Плум-Плума. Шимпанзе смотрел укоризненно: почему хозяин бросил его в лесу одного, без помощи?

Так Плум-Плум окончательно поселился в больнице. Он был озорником, любил шалости, шутки, а вот воспитанная ламбаренская горилла Пенелопа оказалась полной противоположностью. Судьба ее схожа с судьбой Плум-Плума. Брошенную малютку принесли из лесу, и с тех пор она жила в боксе у своей новоявленной мамы Вирджинии Шнейдер.

Однажды вместе с другими коллегами я был приглашен к этой медицинской сестре на торжество по случаю дня ее рождения. Нас было много, и мы расселись как придется. Я устроился у стены и стал слушать рассказы гостей, собравшихся сюда со всего света.

Я пребывал в прекрасном расположении духа до тех пор, пока чья-то рука не принялась гладить меня сзади по голове. Я быстро сообразил, что здесь, в Африке, могут быть любые неожиданности. Взволнованный, я занес руку за спину и схватил что-то живое, вовсе не оказавшее мне сопротивления. Только тогда я понял, что бояться нечего. Обернувшись, увидел косматую руку Пенелопы, которую она, к общей радости, высунула из бокса за моим стулом.

Был еще шимпанзе Фрицли. Долгие годы за ним ухаживал санитар Квама, живший вблизи дома доктора. И еще шимпанзе Жулио с необычайно развитым чувством юмора. Однажды он схватил зонт у какой-то разодетой дамы и влез с ним на дерево. Напрасно призывали его к благоразумию пострадавшая и те, кто наблюдали за этой сценой. Но вот подошел доктор Швейцер и крикнул человекообразной обезьяне, сидевшей на верхушке дерева:

«Жулио, немедленно верни зонт!»

После этих слов шимпанзе тут же спустился с высокой пальмы, держа в руках ничуть не поврежденный зонт. Очевидно, авторитет доктора признавали даже животные.

Когда-то в пятидесятых годах друзья подарили Швейцеру трех пеликанов. Он окрестил их по названиям опер Вагнера: Лоэнгрин, Парсифаль и Тристан. Пеликаны хорошо питались и потому быстро росли, но они не умели плавать. Доктор отвел их на реку и познакомил с водной стихией. После этого два пеликана улетели на озеро Лак-Зонанге, где гнездятся тысячи этих птиц, а Парсифаль остался с доктором.

Обезьян, с которыми я познакомился в Ламбарене, сегодня уже нет в больнице. Фрицли и Пенелопа попали в зоопарк Цюриха, Плум-Плум — в заповедник в Либревиле. Говорят, однажды он увидел своего спасителя и издал при этом крик, от которого бросились врассыпную посетители заповедника. Знаменитое «ху» Плума звучало тысячью оттенков. Жаловался ли он, выражал ли благодарность доктору, избавившему его от гельминтов, кто знает?..

Находясь в Ламбарене, я мог наблюдать, как любит Великий доктор все живое. Он ходил в сопровождении животных: антилопа впереди, дальше куры, овцы, обезьяны. Швейцер часто ласково наклонялся к ним, но беда, если он видел, что одно животное оттесняет другое.

— Уступи, ты уже взял свое, — говорил он петуху и сыпал кукурузу курице со сломанной ногой, которая сама не могла Добывать себе корм, разгребая землю.

Я наблюдал эту сцену вместе с медсестрой Али, моей верной тамошней спутницей. Я спросил ее, хотя заранее знал, как ответить на вопрос: «Нужна ли такая любовь в наш век? Не кажется ли она сейчас парадоксальной?»

Рассказ

Художник Т. Самигулдин

Они шли через плато, выбирая путь по прочному фирну, обходя лавинные выносы. Четверку вел Пашков. Ему, «хозяину фирнового плато» со здешней биостанции, была знакома каждая трещина ледника. Оставалось всего два дневных перехода до вершины. Погода стояла вполне «ходовая», силы были еще свежие. Над хребтом Академии Наук в темно-фиолетовом небе красовался массивный скальный купол вершины. Прямо-таки магнитом тянуло их туда!

Следом за ведущим шагал Климов. Он был самый рослый в группе и, хотя опирался на лыжные палки, все же иногда продавливал своим весом фирновую корку. Как и все, Климов был в темных очках-консервах, его лицо защищала марлевая хирургическая масочка. Впрочем, она не спасала от жесткого, почти космического солнца, которое жгло с безоблачного неба. Даже сквозь темные стекла пробивалось ослепительное, как доменная плавка, сияние фирновых полей. Климову все время хотелось сбросить темные очки; казалось, они мешают дышать, снимешь их — станет легче.

«Вроде бы втягиваюсь в нагрузку. Хорошо ведет нас Пашков, спокойно, без рывков», — думал Иван Владимирович, мерно выбрасывая вперед лыжные палки.