Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Пашков вытянул штырь антенны, вышел на связь с базовым, сообщил местонахождение группы. Из базового передали прогноз: температура падает, ветер в районе плато усиливается. Старший тренер базового лагеря Кожевников посоветовал остановиться на ночлег не позже 16.00, а в случае сильной пурги — спуститься на 6200, переждать там непогоду в снежной пещере.

…Все-таки они дотянули до 6900. Пашков нашел в скалах площадку с подветренной стенкой. Вырубили ледорубами широкую лохань, для прочности заглубили туда палатку, надежно заякорили ее длинными ледовыми крючьями, чтобы высотный домик не сдуло. Потом через круглый лаз они втиснулись со своими рюкзаками внутрь палатки. Последним залез Вороткин с большим куском льда для чая. Он наглухо застегнул двойной полог. Началась обычная суета: доктор колдовал над примусом, держа его на коленях; Климов раскладывал на полу спальники, поролон; Пашков занялся ужином. Заработал примус — сразу стало теплее. Поставили на огонь широкую кастрюлю со льдом. Страшно хотелось пить, губы горели, во рту пересохло.

Они лежали в палатке, тесно прижавшись друг к другу: так было теплее. Палатка то и дело пугливо вздрагивала на ветру. Мысль была одна: переждать эту метельную ночь, а утром двинуть к вершине. До цели оставалось всего 600 метров…

Вдруг что-то сильно щелкнуло по крыше, правый угол палатки обвис: растяжки все-таки лопнули. Чертыхаясь, Вороткин вытащил из-под изголовья шеклтоны, стал обуваться. Зажгли свечку, увидели, что в углах появился снег. Под напором вьюги он фильтровался внутрь палатки даже сквозь двойные стенки. Юра вылез, закрепил растяжки. Окоченевший, заснеженный ввалился обратно. Вскоре скаты палатки глубоко провисли под тяжестью снега, сморщились…

Так провели ночь — без сна, в полузабытьи. Климову почему-то вспомнилось, как перед отъездом на Памир ему позвонили из Президиума Академии наук, предлагали к отпуску различные варианты земного рая: Звенигород, Пицунду, Карловы Вары. Он выбрал Памир.

Впрочем, Климов выбрал горы еще лет тридцать назад, студентом четвертого курса. Ему нравилось чувствовать в руке надежную опору ледоруба, лазить по шершавым скалам. Тяжелый рюкзак никогда не тяготил, лямки надежно лежали на плечах, как рука друга.

Наверху было интересно… Почему-то именно в горах хорошо думалось. Главные мысли его работ пришли не в кабинете, а в палатке. Альпинизм был для него формой научной работы. В дни празднования 250-летия Академии наук по предложению Климова было решено наградить самую высокую вершину страны — пик Коммунизма медалью имени академика Курчатова за содействие в развитии науки.

В нарушение всех инструкций ученый любил бродить по горам в одиночку. Его грело острое, неповторимое чувство — быть наедине с горной природой. Горы всегда были полны неожиданностей. В экспедиции, как на фронте, один день стоил трех.

И еще: горный спорт был для него идеальной духовной конструкцией. Альпинисты никогда не вспоминали о его громких титулах и званиях. Ему по душе была горная система отсчета человеческих достоинств, в которую равнинные чины и должности не входили. Выше 3000 метров любой доктор наук, лауреат или академик становился обычной «рядовой спиной», на которую можно нагрузить положенные 20, а еще лучше 25 килограммов. Наверху всегда чего-нибудь не хватает.

Одним словом, в горах была его истина.

Двойные высотные ботинки, которые лежали у каждого под спальником, за ночь одеревенели от холода, пришлось отогревать их над примусом. Вороткин, как всегда, оказался самым предусмотрительным: он вытащил из своего спальника теплые шеклтоны и в две минуты был готов к выходу. Юра вскипятил чай. Выпили по кружке, пожевали на завтрак чернослива и галет из пеммикана. Зашнуровали друг другу ботинки. Вороткин помог Алексею и Климову так упаковать свои рюкзаки, чтобы они точно «вписались в спину». Собирались на выход, как космонавты в открытый космос.

Сразу от палатки начинался крутой заснеженный взлёт. Поднимались осторожно, нога за ногу, наискось траверсируя лавиноопасный склон. Одолев взлет, вышли на острый гребень. Теперь их вел Вороткин. Пашков уступил ему место ведущего: на сложном рельефе «начспас» был надежнее. Словно горный архар, он никогда не спотыкался на крутизне, чувствовал гребень, как смычок чувствует скрипку. Не торопясь выбирая место для каждого шага, он двигался, словно по лезвию… Иногда останавливался, вслушивался. Каждым нервом, мускулом, кожей ощущал опасный склон. Предательские скальные надувы могли рухнуть от неловкого шага, даже от кашля. Шли «верхним чутьем», затаив дыхание… Только шуршала по снегу веревка.

Неожиданно Алексей неловко, боком сполз на снег. Климов резко выбрал веревку, страхуя товарища.

— Ты что? Вставай, Алеша!

— О-о-о, режет… живот…

Спустился доктор, ему и Климову сразу бросилось в глаза — Алексей резко побледнел. Это было заметно даже сквозь загар. На лбу выступил липкий, холодный пот. Он попробовал встать, не смог…

Климов снял с Алексея рюкзак, доктор расстегнул молнию пуховки, стал ощупывать живот — больно! Пульс частил, Алексей весь сразу обмяк. Доктор вытащил из походной аптечки шприц, промедол. Согрел ампулу дыханием, сделал укол.

— Похоже, перитонит, — отойдя в сторону, сообщил доктор. — Его надо немедленно вниз, чем скорее, тем лучше! Самому ему двигаться опасно.

Молча, ни о чем не спрашивая, Вороткин начал выкладывать на снег вещи из своего рюкзака. Вытащил нож, что-то буркнул про себя и решительно пропорол в рюкзаке две широкие боковые прорези для ног. Климов и доктор посадили Алексея в рюкзак, помогли Вороткину надеть лямки на плечи.

В разрыве снежной пелены высоко над ними мелькнул скальный купол вершины — как прощание…

Сначала спускались тем же путем, что и поднимались. Тропу быстро заметало, то и дело ее теряли. С первых шагов по целине Вороткин увяз в снегу. Его сменил Пашков, но и тот едва одолел сотню метров с Алексеем на плечах. Совсем сбились с тропы, попали на широкий лавинный вынос — рыхлый снег вперемешку с глыбами льда. Алексей то терял сознание, то, очнувшись, просил: «Пустите, пойду сам!»

Доктор вдруг заметил, что Климов иногда странно приседает под своим потяжелевшим рюкзаком, часто останавливается, судорожно глотая воздух. «Что-то с ним неладно, надо осмотреть его на ночевке», — решил Кузякин. Скоро все выбились из сил, остановились. Доктор снова сделал Алексею инъекцию промедола, потом атропина. Но обезболивающие средства мало помогали. У Алексея не было сил даже стонать, он только облизывал сухие, побелевшие губы.

— Пить, дайте попить!

Климов поднес было к его губам фляжку.

— Пить нельзя, Алеша! — запретил доктор. — Только прополоскать рот. Пить — ни глотка, понял? — И негромко добавил: — У него неладно в брюшной полости. Нужна срочная операция.