Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

К вечеру небо очистилось, ветер стих, снова засверкало солнце. Снег начал стаивать, уже обнажились края валунов. Если такая погода удержится, завтра можно идти в маршрут.

Перед сном я вышел из палатки, за мной последовал Эд. Мы постояли, глядя на горы. Красота вокруг была какая-то неземная, холодная, аскетическая: царственно сверкали льды и снега, темнели вершины гор, но все это не согревало сердца. В цветовой гамме явно не хватало зелени, склоны были мертвые, голые.

И тишина стояла такая, что звенело в ушах. Раньше я не понимал этого выражения. Оно казалось мне явным преувеличением, просто красивым образом. Теперь я ощущал эту звенящую тишину собственными барабанными перепонками.

Погода на сей раз не подвела. С утра наша четверка рьяно готовится к маршруту. Виктор с завистью наблюдает за нашими сборами, он истосковался по прогулкам, привязанный к своим приборам.

— Предлагал тебе стрелять в твой градусник, — весело кричит ему Игорь, — тогда бы сейчас пошел с нами!

Опытный и поднаторевший в полярном деле Дима успокаивает огорченного Виктора, напоминая ему известную «мудрость» о том, что «умный в гору не пойдет». А мой сегодняшний маршрут как раз и лежит вверх, на вершину горы Провендер, которая господствует над всей окружающей местностью. Часа через два остались позади волны каменного моря, и я вышел на крутой, местами покрытый снежниками склон, который вел к вершине. Судя по карте, мне предстояло подняться еще метров на 400.

Чем выше, тем склон становился круче, и порой приходилось карабкаться по нему на четвереньках. В который раз меня выручают альпинистские ботинки — подарок старшего товарища по одной из моих первых антарктических экспедиций, геолога Льва Климова. Ботинки видали виды, носы в них сбиты, но трикони еще держат, на крутизне я чувствую себя устойчиво и поминаю добрым словом давнего антарктического друга.

Когда после очередного броска вверх по склону я останавливаюсь передохнуть, неожиданно слышу сверху резкие звуки, похожие на протяжный тягучий скрип, словно вращают колеса несмазанной телеги. Высоко в ясном небе, рядом с нависающими над головой скалами, скользят, плывут в хрустальном воздухе белые птицы — снежные буревестники. Их ровно пять. Очевидно, птиц встревожило мое появление. Ведь, несомненно, где-то там, близ вершины, находятся их гнездовья. Удивительные, героические птицы! Сколько труда стоит им осваивать эти суровые далекие горы! Ведь источник питания — море в 300 километрах отсюда. Можно представить, как не просто вырастить в таких условиях потомство.

Только благодаря своим ботинкам мне удается перебраться с крутого склона снежника на скалы. И тут на серых глыбах гнейсов вижу наконец долгожданные колонии лишайников. Их оранжевые узоры на камне словно диковинные, экзотические цветы. Лишайники забили трещины в породах, уютно устроились в углублениях, а чуть выше, в укрытых от ветра нишах, на мелкоземе зеленеют подушечки мхов.

Это было удивительно. Внизу, у подножия горы, на валунах исхоженной вдоль и поперек котловины ни мхов, ни лишайников не росло. Там попадались лишь водоросли по берегам озер. Зато здесь, близ вершины, обосновался своего рода ботанический сад. Недаром это место облюбовали снежные буревестники. Направляясь в маршрут, я был почти уверен, что обнаружу на горе лишайники, но увидеть здесь такую пышную флору, и в особенности мхи, не ожидал.

Лишайников в Антарктиде около 300 видов, и они весьма невзыскательны к условиям местообитания. Экземпляры этих растений отмечены и на самых ближних к Южному полюсу горных выходах, но вот мхи обычно встречаются лишь в прибрежных оазисах. Богатство растительной жизни на горе Провендер наводит на мысль, что и в максимум антарктического оледенения эта вершина не была покрыта льдом. Здесь существовало своего рода укрытие, убежище для антарктической флоры, а у подножия горы, где хозяйничал ледник, вся растительность была уничтожена. Процесс же восстановления ее, после того как льды несколько отступили, в полярных областях, как известно, идет очень медленно, особенно в Антарктиде.

Из-под глыб, мимо которых я проходил, раздавались встревоженные крики снежных буревестников. Очевидно, и здесь, так же как и на Земле Королевы Мод, вблизи гнездовий этих удивительных птиц можно было обнаружить мумиё — вещество, о целебных свойствах которого до сих пор не перестают спорить медики. Но у меня не было времени пускаться на его поиски, подъем и так занял слишком много времени. В лагерь я должен был вернуться строго к контрольному сроку.

А вершина все еще не достигнута. По узкому гребню, торопясь, преодолеваю оставшиеся метры. Вот еще несколько ступеней. Перелезаю через последний уступ. Перед глазами открылась небольшая площадка, а на ней (неожиданность!) аккуратно сложенный каменный гурий. Кто-то уже побывал здесь. Что ж, я не расстраиваюсь, что не мне достались лавры первовосходителя. Кто были мои предшественники — неизвестно. Записки среди камней гурия я не обнаружил. Возможно, сюда поднимались англичане — первоисследователи этих мест, но не исключено, что гурий сложили участники советской экспедиции, ведь год назад здесь, в районе Провендера, уже работали рекогносцировочные группы наших геологов.

Повинуясь внезапному порыву, я торопливо пишу записку. Всего несколько строк, где выражаю надежду, что мне еще придется побывать здесь. Да, я хочу вновь оказаться на этой вершине, хотя, признаюсь, не уверен, что мое желание осуществится. Кому обращено мое послание? Если бы я мог ответить! Но мне нужно написать эти слова. Они нечто вроде молитвы или языческого заклинания. Свернув листок, засовываю его под камень.

Вид, открывающийся отсюда, с вершины, на все четыре стороны, поистине великолепен. На север уходят бесконечные ледяные пространства. Гигантский ледник Слессор обозначается на первом плане полосами трещиноватых блестящих ледяных валов. За ним ледяная пустыня становится пепельно-голубоватой, расплывчатой, сливаясь на горизонте с пеленой низкой серой облачности. Как обычно, там, у моря, на краю шельфового ледника, пасмурно. А к юго-востоку видна панорама гор.

В окаймлении сверкающих ледников скалистые массивы в солнечном блеске на редкость величественны. То ли от быстрого восхождения, то ли от этого головокружительного вида стучало сердце и перехватывало дыхание. Казалось, звучал орган. Я никогда не думал, что картины природы могут оказывать такое эмоциональное воздействие. Возможно, это усугублялось тем, что я был один на вершине, а в одиночестве все воспринимается особенно резко. И еще было некоторое сожаление, грусть, что невозможно сохранить, удержать в памяти не только всю эту чарующую картину, но и необычное, приподнятое состояние.