Святослав Бэлза - На суше и на море - 1982

В 1776 году Джемс Кук посетил острова, все еще остававшиеся безымянными. В одной из бухт англичане обнаружили бутылку с запиской своих предшественников. На Кука новая земля произвела безрадостное впечатление. Он писал: «Я мог бы из-за ее бесплодия дать ей вполне подходящее название «Островов отчаяния», но чтобы не отнимать у господина де Кергелена чести открытия, я назвал ее Землей Кергелена». Таким образом, появлению своего имени на карте Кергелен обязан щепетильности своего английского коллеги.

Долгое время ни у кого не возникало интереса к этим лежащим на краю света землям. Но вот, когда начал развиваться морской промысел в Южном океане, сюда стали наведываться китоловы и тюленевой. Омывающие острова воды изобиловали наиболее ценными в промысловом отношении голубыми китами, а на побережье располагались многочисленные лежбища тюленей. В XIX веке здесь перебывало немало промысловых экспедиций, большей частью американских, безжалостно выбивавших все живое.

Во Франции тоже стали задумываться над тем, какую выгоду можно извлечь из далекого заморского владения. В конце концов архипелаг Кергелен вместе с рядом других принадлежащих Франции островов в южной части Индийского океана (Крозе, Сен-Поль, Амстердам) был в 1893 году сдан на 50 лет в концессию частным предпринимателям. Попытки разведения здесь овец, поиски полезных ископаемых не увенчались успехом и не принесли дохода концессионерам. По мнению Обера де ла Рю, из книги которого я почерпнул все эти сведения, острова решительно не подходили для освоения. Их изолированное положение, суровый климат и бедность природных ресурсов делают бесперспективными такого рода усилия. Однако благодаря своему географическому положению, этот архипелаг уникален. Изучение местной природы — вот что, по мнению ученого, должно было стать здесь главным.

…Весь вечер я не уходил с верхнего мостика, наблюдая медленно надвигающуюся землю. Мы вышли на траверс островов Рандеву и начали огибать архипелаг с востока, как и предписывалось лоцией. В бинокль уже можно было рассмотреть низкие, унылые, зализанные океаном берега, а дальше вставали высокие зазубренные пики, на склонах которых сквозь дымку смутно просматривались снежные пятна. Лучи заходящего солнца, пробившись в разрывах облаков, на миг раскрылись над островом гигантским веером, но тут же сомкнулись. Все сразу потемнело, приобрело жесткие темно-сиреневые тона.

От перемены освещения, казалось, резко похолодало. И я впервые вспомнил об антарктической меховой одежде, ожидавшей своей поры в корабельной кладовой. К тому же судно изменило курс, ветер стал лобовым и оттого еще более колючим. Жгучие соленые брызги достигали теперь верхнего мостика. Наверное, со стороны моя съежившаяся фигура в куртке с поднятым воротником походила на нахохлившегося пингвина. А лет двадцать назад я подставлял лицо встречному ветру, стремясь «задубить» кожу, дабы выглядеть бывалым моряком. То было счастливое время первого океанского путешествия!

По правому борту уже совсем четко рисовался полуостров Курбе, восточная оконечность архипелага. Неприютная равнина, на которой выделялись две горы конусообразной формы, что выдавало их вулканическое происхождение. Обогнув полуостров, мы должны были войти в залив Морбиан, где располагалась французская научная станция.

Почти в полной темноте повернули на запад и вошли в пролив Ройяль, ведущий в глубь архипелага. Ветер сразу ослабел, небо прояснилось, лишний раз свидетельствуя, сколь изменчива здешняя погода. Высыпали звезды, и холодный свет их посеребрил поверхность океана. Близ борта замелькали крылья больших светлых птиц, привлеченных разноцветными палубными огнями.

Судно сбавило ход. Приближался ответственный момент. На мостик вышел капитан. Он надел унты, которые были ему явно велики. Маленький, в спадающих на щиколотки унтах, он выглядел рядом со стройным, подтянутым старпомом не очень внушительно и даже трогательно.

Берег все ближе. Справа, у самой воды, возникли вдруг из мрака и замерцали узкой полосой электрические огни. Порт-о-Франс!

Мы прошли еще несколько миль, огоньки исчезли. Теперь уже прямо перед нами угадывались очертания берега. Капитан сбавил ход до малого и самого малого. Боцман на баке изготовил якоря к отдаче. Ночь предстояло провести на рейде в заливе Морбиан.

Рассвело. И так близко возник берег, что до него было бы легко добраться вплавь. Вокруг судна покачивались коричневые щупальца диковинных водорослей. Я вспомнил предостережение лоции, рекомендующее избегать участки, заросшие водорослями: можно наскочить на подводную скалу. Очевидно, вчера ночью «Башкирия» подошла гораздо ближе, чем следовало.

Набирая высоту, берег ступенями отступал от залива. У самой воды зеленели лужайки. Выше, на горных склонах, белели пятна снега. Местный ландшафт отнюдь не представлялся мне таким уж негостеприимным. Однако наш заход сюда всего лишь кратковременный визит, а в таких случаях многое зависит от настроения.

Станция, огоньки которой мы видели ночью, была скрыта невысоким мысом, и наше внимание сосредоточилось на тюленях, лежащих на прибрежной гальке. Их было множество.

Участникам экспедиции, за исключением тех, кто работал на станции Беллинсгаузен, пожалуй, не приходилось наблюдать такого скопища этих животных. Вероятно, это были самые колоритные представители ластоногих — морские слоны. Но с корабля трудно было различить, кто есть кто.

До сих пор видеть морских слонов мне случалось только на фотографиях. По оценкам Обера де ла Рю, на Кергелене насчитывается около четверти миллиона этих животных.

Морские слоны интересовали не одного меня. На баке, вокруг вышедшей на прогулку статной судовой парикмахерши Эммы, мгновенно возникла группа полярников. Розовощекий геофизик в больших очках одолжил у Ганса, моего соседа по каюте, геолога из ГДР, мощный цейсовский бинокль. Он галантно предложил его Эмме. Сам же, встав рядом, принялся давать пояснения:

— Морские слоны ведут полигамный образ жизни. Каждый уважающий себя слон держит гарем, в котором не меньше нескольких десятков самок. Отдельные самцы могут взять на себя труд позаботиться и о целой сотне.

Эмма нерешительно сказала:

— Но я не вижу гаремов.

— Теперь ничего и не увидишь, — ответил геофизик. — Сейчас конец ноября, по-здешнему — началось лето. Все позади. Опоздали месяца на два.

Вскоре выбрали якорь, и «Башкирия» направилась к Порт-о-Франсу. Из-за мыса показались радиоантенны, и тотчас открылся вид на французский поселок. На высоком мысу, за которым начиналась пологая ложбина, стояло строгое прямоугольное здание с крестом над порталом. За ним, на склоне, виднелось странное нагромождение каких-то исковерканных металлических конструкций. Основные постройки располагались в центре ложбины: приземистые коробки современного вида. Лишь один узкий двухэтажный дом, похожий на остов корабля, выглядел архаичным, как парусник в окружении подводных лодок.