Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Наверное, если бы горы могла говорить, они бы точно выразили свое удивление: «Ну чего им тут надо? Что они все сюда лезут и лезут — мерзнут, мучаются, суетятся, калечатся, выясняют между собой отношения? И кому это надо вообще?» Лично у меня самого такие мысли возникали не раз. Иногда на каком-нибудь восхождении стоишь целый час на одном месте — в неудобной позе, страхуешь товарища, а то и вовсе на одной ноге, как цапля, и никуда не можешь отойти. За шиворот падает снег, руки и ноги отмерзают, хочется есть, пить, спать, но стоишь и так безнадежно думаешь: «Ну кто тебя сюда загнал? Скорей бы уж вниз, домой, чтоб не видеть этих гор и не слышать о них!»

Кстати, любопытная закономерность: в горы в основном ходят люди технических специальностей. Очень мало среди альпинистов историков, писателей, журналистов, философов. А почему? Непонятно. Наверное, писатели и философы очень много думают. А в горах на высоте мысли короткие: как бы долезть, не сорваться, не улететь. Мыслишь геометрически: от точки до точки. А если очень часто задавать себе вопрос: «Зачем это надо?», то хорошо тебе будет очень редко.

24 марта — официальное открытие экспедиции и начало работы уже непосредственно на горе. Мы, как и положено, собрались все на торжественную линейку, подняли флаги Непала и Советского Союза. Аплодисменты, киносъемка, речи… Через некоторое время Сережа Бершов по рации торжественно сообщил, что в скалу горы Эверест вбит первый крюк. Теперь вверх!

Еще в Москве у нас был подробно разработан график нашего восхождения: каждая из четверок должна по плану сделать три выхода вверх на обработку маршрута и установку лагерей. А последний, четвертый выход — сразу на вершину. Но в действительности все вышло не совсем так гладко, как мы запланировали. Маршрут был новый, он оказался труднее, чем мы предполагали, погода плохая — и график временами сбивался.

Нашей группе везло на внимание прессы. Перед нами вышла работать группа Иванова, вышла, почти не отдыхая, сразу же после прихода в базовый лагерь. Времени на отдых не было — график торопил. Ребята, прокладывая путь во второй лагерь, прошли 16 веревок, но подходящего места для лагеря так и не нашли. Мы выступили вслед за ними и, проработав весь день, нашли наконец это место. В Москву полетело сообщение: «Группа Мысловского установила второй лагерь». В Москве насторожились — второй лагерь был выше моего запрета на высоту. Е. Тамм, правда, уже передавал радиограммы, что я в хорошей форме и работаю нормально.

Затем отправилась группа Казбека Валиева — наши алмаатинцы. От второго лагеря очень сложный участок — разрушенные скалы. Ребята прошли семнадцать веревок блестяще. Однако веревки кончились, и им ничего не оставалось делать, как спускаться вниз. Снова наша очередь. Прошли три веревки и установили третий лагерь.

В Москву опять передали: «Группа Мысловского установила третий лагерь». Выходило так, будто никто другой не работает, одна группа Мысловского за всех вкалывает. И при том того самого Мысловского, которому врачи вообще запретили работать на высоте. Из Москвы пришел очередной запрос. Тамм сообщил, что я чувствую себя нормально и нужен экспедиции. Он за меня отвечает.

Честно говоря, это неприятное состояние, когда ты можешь кого-то подвести. Да еще не сам лично, а твое сердце. Меня так убедили, что оно должно непременно заболеть, что я все время ждал этой боли и потому внимательно за собой следил. Боялся подвести Евгения Игоревича. Работал не торопясь, не перегружаясь, из-за этого получалось, что я работаю медленнее обычного.

В лагере первая крупная неприятность. По рации сообщают: во время одного из выходов вверх на высоте тяжело заболел Слава Онищенко. Горная болезнь в опасной форме. Узнаем, что он даже не смог сам поговорить с Евгением Игоревичем. Значит, совсем плохо. Славу срочно спускают. Мы с Володей Балыбердиным в темноте выходим в первый лагерь, готовим место ночевки для Славы.

Наконец видим: идут! Идет Слава сам, но его поддерживают с двух сторон ребята. Ему дают большую порцию кислорода — три литра в минуту. Это его и спасает. Размещаем Славу. Поим чаем. Ночь проходит тревожно. На следующий день его уводят вниз. Грустно… вот уже первый участник выбывает из команды восходителей. Последует ли за ним кто-нибудь еще?

Устанавливаем третий лагерь на высоте 7850 метров, и спускаемся в лагерь два. Приболел Володя Шопин — жаловался на ноги. У Коли Черного появился кашель и сильно болело горло. Стал пропадать голос. Он говорил так тихо, что мы грустно шутили: «Опять Коля раскричался». Ребятам пришлось уйти вниз. Они уходили расстроенные: во-первых, переживали, что оставляют нас одних, во-вторых, сами выбиваются из графика, значит, их восхождение будет в какой-то мере под сомнением. Но оставаться в таких случаях нельзя. На высоте любая болезнь прогрессирует с огромной быстротой.

Кашель поначалу мучил нас всех. Утром, когда мы просыпались, по всему базовому лагерю, из всех палаток раздавался хриплый кашель. Прямо не альплагерь, а туберкулезный диспансер.

В 19 часов поднялся к палатке третьего лагеря. Опоздал к вечерней связи. Меня встретил взволнованный Володя. Евгений Игоревич внизу тоже волнуется. «Ну вот, — сказал я, — кажется, все нормально…»

Проводив ребят вниз, мы с Балыбердиным решили немного подняться по направлению к четвертому лагерю. Володя шел впереди, без кислорода, я медленно, с трудом передвигая ноги, ним. Высота подходила к отметке восемь тысяч метров. Мы в такой высоте еще никогда не были. Иду медленно. Ноги свинцовые.

Иду и думаю: «И все-таки идти можно…» И мы идем!

Итак, наша группа сделала три своих обязательных рабочих выхода наверх. Свое отработала. Теперь по плану мы должны идти на вершину. Но перед этим нашей четверке нужен отдых. Решаем с Таммом и Овчинниковым, что спустимся вниз морально отдохнуть от этих голых серых камней. Потом так же сделают и другие четверки.

В книге Короленко «Дети подземелья» есть слова, что серые камни высасывают из людей жизнь. Вот и тут вроде этого. Хочется чего-то живого, яркого, закрываешь глаза, а перед тобой серые камни, белый снег — и больше ничего.

Внизу долго бродим по лесу. Находим место, где мы никого не видим и нас никто, лежим на траве. Вечером организуем роскошный ужин. Спать ложимся при звездах. И так теперь будет четыре дня.

Через два дня нас вызвала база. Шопину и Черному приказано возвращаться назад в лагерь, готовиться к выходу наверх — переносить кислород из одного лагеря в другой. Мы ничего не можем понять. Ведь наша четверка на отдыхе, еще и двух дней не прошло! Все страшно расстроены. Молчим. Понимаем, что наша четверка отныне разбита, вместе нам уже восхождение не сделать. Я не понимаю, зачем понадобилось нас разбивать? И почему именно нас? Но приказ есть приказ.