Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Последняя надежда выбраться отсюда — освободиться от рюкзака. Стащил рукавицу — рука мгновенно закоченела от холода. Единственной мыслью было: «Быстрей! Могу не успеть». Кое-как стащил рюкзак на руку, но рука не смогла его удержать… Рюкзак полетел вниз. А вместе с ним мои запасные рукавицы, веревки, крючья, кошки, кислород…

Едва держась на ногах от усталости, добрался до четвертого лагеря. Говорю: «Вот, пришел…» Володя Балыбердин, наверное не менее измученный, чем я, отдыхал, замерзшими руками пытаясь зажечь примус, чтобы подогреть чаю. Известие о том, что у меня все улетело вниз, он принял молча — огорчаться не было сил.

Утром Володя из чехла палатки соорудил для меня небольшой рюкзачок-котомку, и мы с ним пошли наверх. От вчерашнего срыва осталось чувство досады и напряжения. Хотя известный наш альпинист Виталий Абалаков как-то раз в шутку сказал, что каждый уважающий себя восходитель раз в три года обязательно должен сорваться.

3 мая. Последняя ночевка перед вершиной. Ночь прошла в полусне, у меня даже не оставалось сил снять ботинки. Володя ворочается. Холодно…

Действительно, человек может привыкнуть ко всему, только не к холоду. Можно привыкнуть к страху. В принципе страх даже чувство полезное. Он делает тебя более осторожным, рассудительным. И потом, переборов его, ты в чем-то сам изменяешься. Когда-нибудь это стоит испытать каждому.

Итальянский альпинист Рейнгольд Месснер — единственный, совершивший восхождение на Эверест в одиночку и без кислорода, — потом вспоминал о своем страхе: «Иногда страх превращает меня в дрожащий комочек, мне хочется съежиться, вжаться в стенку, плакать и, главное, не смотреть вниз. Мне страшно, что испугаюсь одиночества и не устою».

И я ему верю. Страх в горах — чувство знакомое. Страх. Но не ужас. Ужас переходит в панику, а паника в горах — это конец. Месснер ходил в горы один, он рассчитывал только на себя. Это жестокая игра. Впрочем, достойная восхищения. У нас в стране запрещено ходить в горы в одиночку, считается, что это излишний риск. Месснер же полагал, что только один человек может ощутить себя по-настоящему свободным, сильным, ощутить великолепное одиночество, а, иначе говоря, может быть, счастье.

Не знаю, возможно, они прав, но мне лично кажется, что ходят люди одни часто потому, что не могут найти себе партнера, с которым хотят и могут пойти вместе. Другое дело — уметь ходить одному. Вот это необходимо.

Скоро рассвет. Горы начнут светлеть, станут золотистыми, потом нежно-рыжими, потом вспыхнут ослепительно красным светом.

Но мы все это почти не заметим. Мы встанем, попьем чаю и пойдем вверх. У нас впереди — 348 метров. 348 метров тяжелой работы. А сил уже совсем мало. Мы пойдем молча вверх — Володя впереди, а я за ним, медленно передвигая ноги, останавливаясь на секунду, чтобы передохнуть, взглянуть вперед, а затем продолжить этот короткий бесконечный путь.

Я стоял перед выбором: то ли увеличить подачу кислорода и, значит, пойти быстрее. Но тогда возншает опасность, что кислорода не хватит на обратный путь. Уменьшить, поэкономить? Значит, резко сбросить темп движения. После стольких дней работы на высоте без отдыха сил с каждым часом и так остается все меньше и меньше.

Я выбрал первое — увеличил подачу кислорода. Володя шел впереди без кислорода, мы часто останавливались, переводили дыхание, чтобы собраться с силами и идти дальше. Мы шли и шли, а вершины все не было и не было. Володя, отчаявшись, передал по рации: «Сколько же можно?!»

…А вскоре он ступил на вершину. Через несколько минут на нее взошел и я. Сел на снег — ну вот и все. Приехали. Дальше идти некуда. Потом меня будут много и долго расспрашивать, что я чувствовал в эту минуту. Счастье? Вряд ли. Восторг? Нет. Облегчение? Усталость? Может быть — не помню…

Помню сине-белый купол неба, белый, до боли белый снег, холод, свободу, пустоту, молчащего Володю… Вдали Тибет, рыжие скалы, облитые солнцем. А потом появились облака, и ослепительное видение исчезло.

Мы исполнили ритуал, сфотографировали друг друга. Теперь надо идти вниз. И вниз, похоже, будет идти труднее. Мы это уже понимали. Кислород на исходе, силы тоже. Времени — три часа дня. Для вершины это слишком поздно.

Через два часа начнет темнеть. Надо успеть дотемна спуститься в пятый лагерь, иначе нам предстоит холодная ночевка, которую мы вряд ли перенесем…

Володя все понял раньше меня. Мы в пути были уже шесть часов, а не прошли и ста метров. Наступает темнота. Володя включил рацию: «Кончился кислород, и нечего пить. Кажется, мы не успеваем…» — сказал он.

Не успеваем… Альпинисты хорошо понимают эти слова. Ночевку на такой высоте без палатки, горячего питья и кислорода не переносил почти никто. Для себя я решил, что мы будем идти не останавливаясь всю ночь, пока не доберемся до пятого лагеря. Будем идти, пока сможем. Двигаться — значит жить.

Я не хотел вызывать на помощь ребят. Кто-то из-за нас может потерять возможность подняться. Володя решил по-другому. И теперь, вспоминая ту ночь, наш путь и зная все про свои руки, я думаю, он поступил правильно.

Из пятого лагеря нам навстречу вышли Сергей Бершов и Миша Туркевич. Через некоторое время мы почувствовали, кто-то идет. Услышали голос: «Где вы?» А еще через несколько минут, страшно обрадовавшись, увидели ребят.

Они принесли горячий чай и кислород. Потом мы сидели, пили чай и отдыхали. Сергей спросил:

— Вы как?

— Нормально.

— Идти сможете?

— Сможем.

— Мы хотим подняться вверх, а потом вас догоним.

— Давайте.

Туркевич связался с Таммом, объяснил ситуацию, попросил разрешения на подъем. Тамм сказал: «Нет». Потом замолчал.

Что он решал в эти минуты, когда четыре человека ночью на высоте 8750 ждали его ответа? Надеялся ли он на наши с Володей силы? Мечтал ли увидеть на ночной вершине советских альпинистов? Или просто прикинул, что в пятом лагере сейчас Ефимов и Иванов и, если мы среди ночи придем туда вчетвером, никто из нас не отдохнет — палатка-то одна. И Тамм дал «добро».

Луна ярко освещала скалы и нас четверых у края черного неба. Постояв еще секунду, мы расстались. Ребята направились вверх, а мы вниз.

С каждым метром мы шли медленнее и медленнее, иногда останавливались совсем, временами мне казалось, что надо сесть и не двигаться. И сразу станет хорошо, тепло, спокойно и ничего больше не понадобится…

Мы остановились у крутого спуска. Дальше идти рискованно: скалы стали совсем скользкие, а кошек у нас не было. Мы отошли немного влево от основного пути, стали ждать Бершова и Туркевича. Время остановилось. Мыслей не было. Сидели и молчали… Через час ребята нас догнали. Они побывали на ночной вершине! Мы обули кошки и пошли вниз. Торопились спуститься, пока светит луна. Внезапно луна скрылась — и мы провалились в темноту. Продолжали двигаться медленно, на ощупь, как в полусне.