Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Сойдет паводок — не успеет просветлеть вода в Сухоне, а детвора уже резвится на приплеске. Обхватив ручонками коленки, поежатся ребятишки от холода, закроют глаза — и бултых! Прохожие только головой качают, вспоминая свое беззаботное детство, свою весну…

Тащит за шиворот из подземных хором барсучиха своего малыша: солнышко ему полезно! Проснулся и отшельник-барсук. Отощал за зиму. Спустил жир, накопленный за лето. Выглянул из норы: не рано ли? Напился из ручья и отправился на поиски корма.

По народному присловью, апрельские ручьи землю будят. Они в берлогах медведей тревожат. Почешет миша когтистой лапой «подстриженный» мышами бок, принюхается к запахам леса. Выйдет из берлоги и начинает по-хозяйски справлять одно за другим свои дела. Перво-наперво, хотя и не легко это, надо освободиться от «камня». Осенью, перед тем как залечь в берлогу, он и нашел в овраге «слабительное», пожевал — прочистил утробу, но за зиму шерсть со слюной связала содержимое кишечника в твердый ком. Кучу жердья иногда размочалит косолапый, пока выжимает «камень». Справится с этим — берется за другое. У хорошего хозяина должны быть обозначены границы его владений. Как же! Чтобы неповадно было занимать его угодья сородичам. Вот и надо утвердить свое право на гнездовое урочище — «остолбить» его. Как можно выше старается мишка достать, содрать кору с дремучей ели, давая знать о своей силе: участок занят, проваливай подобру-поздорову!

Пока «столбил» свои владения, отросшие за зиму кривые когти привел в порядок: выправил на елках, заточил на камнях в овраге — можно и промыслом заняться. Плохо, что поесть как следует в эту пору нечего. Шастает по лесу, то корягу вывернет, то плоский камень перевернет. Но как ни старается, ничего существенного добыть не удается. Подчас ухватит в охапку лежащую на земле толстущую елку-ветровал и сдвинет с места, как хворостину. Сунется носом, когтями поскребет — глядишь, что-то пожует. Немало тогда вредит лесу, разрывая муравейники и слизывая их жителей вместе с потомством и постояльцами. Не брезгует и падалью: голод — е тетка.

Когда зашумит окрест полая вода, вернутся из дальних кочевок в долину Сухоны, в ее глухолесья, к своим родным логовам серые «помещики». Дикий, гнусавый вой в предрассветной мгле огласит окрестности:

— У-у-у-о-о-о-о-а-а-а!

Тоскливые звуки, набирая силу, поднимаются все выше, охватывают урочище и замирают октавой в тишине мглистого болота. Перестав кормиться, поднимет голову, застрижет ушами лосиха. Крепче прижимается к лежке заяц-беляк, которому и пенек всегда волком кажется. Страшен обитателям леса серый разбойник, неутомимо последующий добычу. В промозглых предрассветных сумерках мелькнут серые тени по склону оврага и скроются в кустарнике. Лишь тянется цепочка следов по выпавшей ночью росе. След в след. Точно не стая, а одинокий матерый волк.

Умытая вешними дождями, нагретая солнцем, обласканная пахучими ветрами, земля на полях ждет сеятеля. «Лист на березе в грош — сей, что хошь, — гласит народное присловье, — лист в копейку — сей, да скоренько, лист в пятак — хошь сей, хошь оставляй так» (посеянное не успеет вызреть). Над бурым после культивации полем в кувыркающемся полете радостно кричат франтоватые чибисы. Выбрасывая колечки дыма, мерно рокочет, точно плывет по полю, посевной агрегат. Белыми косынками скользят над ним в воздухе белокрылые чайки. Веселому рокоту мотора вторит задушевная песня тракториста. Она созрела в сердце, просится наружу, и нельзя молчать молодому парню, если машина тянет — что надо, зерно ложится в последний гектар ярового клина, а вечером ждет любимая девушка.

Может, это и есть счастье — водить трактор по полю из конца в конец, класть в истомленную ожиданием землю отборное зерно, рядок к рядку, делать проход за проходом, ждать всходов?

Да. Счастье. В эти часы полны радости даже скрипучие голоса чаек, а белоствольные березы на опушке словно улыбаются каждым листочком счастливому хлеборобу. Для него это не только работа на хлебной ниве от зари до зари, это его жизнь. У таких людей все счастливые минуты связаны с родными местами. Для них родное, знакомое с детства поле, березовые рощицы на пригорках несравненно дороже и милее любых заморских красот.

Поглядишь вокруг с высокого берега Сухоны — дух захватывает… Дали затуманены снежной пылью. Зыбкий свет зимнего рассвета медленно растекается по снежной целине реки.

Тишина… Ни звука, ни шороха. На возвышении в стороне от тропинки стоит седой старик. Стоит неподвижно, словно боясь нарушить покой реки. На фоне льдистого неба его фигура кажется высеченной из серого камня. Опершись на узловатый можжевеловый посох и подавшись вперед, он самозабвенно смотрит в заснеженную даль. Будто все еще не насмотрелся за свою долгую жизнь.

На излучине реки колдует на льду человек. Неуемная рыбацкая страсть выгнала его из теплого жилища на речной лед, на стужу. Смеется иной раз кое-кто, глядя на сидящего часами у проруби рыболова, улыбчиво поучает: «Рыбка да рябки — потерять деньки!» Невдомек таким людям, что плохо жить без увлечения.

Поодаль от рыболова, настороженно поглядывая кругом, вприпрыжку скачет на льду сорока, смешно подергивая длинным хвостом. Она трусливо приседает, по-воробьиному, бочком подскакивает поближе и, вытягивая шею, воровато высматривает: нельзя ли чем поживиться? Оценив обстановку, белобокая меняет тактику. Зная, что рыбак рано или поздно уйдет от лунки, а на льду кое-что останется, она трясет хвостом и трещит-верещит.

Не без умысла!

Трещит о том, что в такие холода рыба все равно клевать не будет, что мечта рыболова — лещи хотя и не спят, но цепенеют на дне глубоких илистых ям, а лобастые голавли просят не будить… Рыбьему населению теперь не до жиру, быть бы живу! Только у скользкого пугала-налима сейчас бодрое настроение. Но у него, большеротого, все не так, как у других рыб, все наоборот, шиворот-навыворот. Его сородичи — тресковые — живут в морях, а он предпочел пресную воду. Все порядочные рыбы любят рассветный час, солнце, тепло, а налиму ночь, тьма, непогода, холод — самая благодать. По ночам все рыбы, уткнув морды в коряги, спят, а налим бродяжничает. Рыбы нерестуют в теплое время года, а налим — в самые лютые морозы. Все осторожны, а налим любопытен, любит даже глядеть на огонек.

Трещит сорока о том, что вот-вот сиверко поднимет снежную круговерть и поземка погонит всех рыболовов со льда.

…Догорает над Сухоной тусклая полоска заката. Едва заметные в сумеречном небе, неторопливо переговариваясь, пролетают над рекой стаи ворон, тянущие на ночлег. Быстро сгущаются сумерки. Чуть заметно курится серым паром черная вода в лунке рыболова, порождая седую изморозь, белую морозную стынь.