Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

— Для нас священной книгой бытия в годы франкистского режима была тайно отпечатанная на машинке книга Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке».

Толедо не устает открывать самое сокровенное. За спиной отеля Карла V — Алькасар, средневековая крепость, известная по истории гражданской войны. Возле Алькасара мемориал, где погребены жертвы кровавых сражений. Вдоль стены расставлены ставшие музейными реликвиями танки и зенитки образца 1936 года.

Ночью над зданиями, громоздящимися у скал, прокатываются грозы. Тогда город совсем такой же, как на картине Эль Греко «Гроза в Толедо». Эль Греко отдал ему всю свою страсть, кровь и плоть. Художник неотделим от него, как вспышки ночных молний, как кровавые лепестки маков, пробивающихся сквозь неподатливый толедский кремнезем. Эль Греко широко распахивает двери своей мастерской перед всеми, кто в живописи продолжает искать ответ на вечные вопросы бытия. Здесь сохранилось все так, как было при жизни художника. В шкафу — модели из глины и пластилина, у окна мольберт с засохшими красками. Аскетическая скромность спальни, уют жилых комнат. В кухне камин, в котором тлели угли суровой толедской зимой… Невольно ощущаешь духовное величие художника, чье творчество оказало огромное воздействие на искусство нашего времени. «Объясняется это не. только близостью Эль Греко к живописи нашего века, но и его неистовством, изумительным выражением человеческих страданий, взлета и бессилия» — слова эти принадлежат Эренбургу, которому довелось провести военной порой в храме целую ночь перед величайшим творением Эль Греко, которое называется «Похороны графа Оргаса». Полотно это занимает всю стену.

Прощаемся с Толедо. Под зонтиками на центральной площади перед Алькасаром идет бойкая торговля сувенирами, изделиями местных мастеров — чеканщиков, горшечников, оружейников. Поражает обилие холодного оружия всех родов. Средневековые латы и шпаги, кувшины и тарелки из глазурованного толедского кремнезема.

Гончары, расположившись со своим товаром неподалеку от Ворот Солнца, на прощание демонстрируют нам разнообразные качества своих изделий, которые то звенят гулким серебристым звоном, то излучают тяжелый медный блеск. Старик гончар, до черноты иссушенный толедским солнцем и ветром, задумчиво пересыпает из ладони в ладонь красноватую россыпь кремнезема. Вот такую же горсть земли привез на родину почти полвека назад комиссар Зуев. В сердцах миллионов людей нашего века отозвалась судьба испанской земли, ее народа.

Испанская земля — красная.

Документальный рассказ

Худ. Л. Костина

Фото автора

Человек неожиданно оказывается один на один с дикой природой без тепла и пищи. Выстоять вопреки самым сложным условиям, проявить волю, выдержку, найти в себе силы, чтобы выжить, могут люди мужественные. Таков, например, легендарный Алексей Маресьев. В наши дни в сходных обстоятельствах оказался военный летчик Юрий Козловский. И он тоже победил… Нередко люди сами себя подвергают труднейшим испытаниям и рискуют жизнью раде того, чтобы доказать другим, как велики возможности человека в борьбе со стихией природы, голодом, холодом и одиночеством. Без воды и пищи переплыл на утлой лодке Атлантический океан француз Ален Бомбар. Дважды повторил это самоиспытание либерийский врач Ханнес Линдеманн, находившийся в море по два с половиной месяца…

В перечень подобных примеров можно включить и случай, который произошел с молодым геологом — техником Аральской гидрогеологической партии Валентиной Кауртаевой. Вместе с водителем Владимиром Адамчуком она выехала на автомобиле- бензовозе «Урал» от Аральского моря в Актюбинск. Была осень, конец октября 1977 года. Шли проливные дожди. Солнце не показывалось неделями, и сориентироваться в пустынной степи оказалось невозможно. Они сбились с пути и поехали в сторону Каракумов. Вскоре машина застряла на бездорожье, заглох мотор. Через несколько дней, убедившись, что рассчитывать на быструю помощь со стороны не приходится, Адамчук ушел на поиски людей, но, увы, заблудился в пустыне. Его нашли только на 23-й день. А Валя Кауртаева, оставшись в машине, боролась за жизнь почти месяц…

В основу повествования положены мои беседы с Кауртаевой и дневник, который она вела в эти дни.

Всю ночь ей снился хлеб. Пышный, с поджаристой румяной корочкой. И горячий, будто его только что вынули из печи. Ей снились золотые горы раскаленной пшеницы на току. Оба пересыпала твердые зернышки в ладонях, пыталась их жевать, но ничего не получалось. Приезжали машины и ссыпали пшеницу на землю. А потом неожиданно это зерно превратилось в белые булки: холмы из пышных булок! Она протянула к ним руки, но услышала за собой голос Адамчука: «Не трогай! Хлеб надо экономить…» Валя обиделась и пошла домой. Она вошла в избу и увидела за столом всю семью. Отец и мать сидели молча и смотрели на нее. А рядом братья — Павлик и Анатолий и сестры — Изольда, Галя и Маришка. Мать взяла со стола большой каравай и начала резать его на груди. Всем она давала по большому ломтю. «Ну что ты стоишь, дочка? — улыбнулась она Вале. — Иди к столу. Возьми свой хлеб!» И Валя почему-то заплакала…

А когда она открыла глаза, не было ни дома, ни мамы, ни Хлеба. Щеки были мокрыми — во сне она, наверное, и в самом деле плакала.

«Это плохо, — подумала Валя. — Нервы сдают…»

Она лежала в отсыревшем спальнике и чувствовала, как медленно уходит из него тепло. Взглянула в окно кабины — по стеклу струилась вода, по крыше все так же уныло стучал дождь. И когда только он кончится?!

Пошли уже десятые сутки с того дня, как она — техник гидрогеологической партии — выехала на попутном бензовозе «Урал» из базового лагеря своего отряда близ Аральского моря. Три месяца она была в «поле». Порядком устала. Ей разрешили пойти в отпуск в конце октября. Почти неделю ждала оказию до Актюбинска. И вот наконец в пятницу приехал этот бензовоз с малоразговорчивым водителем. «Владимир Онуфриевич Адамчук», — представился он официальным тоном, согласившись захватить ее с собой. Водитель обещал ей, что в субботу они доберутся до города.

…А ночью, уже в пути, их настиг проливной дождь. Пришлось ехать почти вслепую. И колеи дороги, как назло, то и дело расходились в разные стороны. Здесь, в этой степной глухомани, и дорог-то в привычном понятии не было. Стоило машине или трактору один раз проехать и проложить колею, как она надолго становилась проселочной дорогой и порой единственным ориентиром. Й она зачастую ведет в «никуда» — на бывший стан косарей, на заброшенную буровую. Не приведи бог в такое ненастье попасть без компаса в незнакомую степь!