Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

И хотя кое-что изменилось необратимо, например склоны, на которых местным лесхозом в шестидесятые годы нарезаны террасы, верится, что природа Карадага обретет свою первозданность.

Уже никто не мешает карадагским птицам высиживать и выкармливать птенцов. Никто не рвет охапками прекрасные карадагские цветы. Пресечена «самоцветная лихорадка».

Но не останется Карадаг для любого из нас чудом за семью замками. По-прежнему актуален призыв: «Все должны побывать на Карадаге!»

И вот сотрудники заповедника изучают оптимальные условия проведения экскурсий. Определяют приемлемые маршруты, сроки, количество осмотров заповедника.

Здравствуй, Карадаг! Мы придем к тебе в гости. Но мы будем знать о тебе больше, чем прежние посетители, потому что постараемся не навредить твоей суровой, но хрупкой красоте.

А рядом с Карадагом Коктебель. Это название можно перевести как «край голубых холмов». Его судьба своеобычна, как и весь его образ. Я имею в виду не только поселок Планерское, не только дом Волошина, но весь этот необыкновенный, обостряющий чувства и мысли край с желтыми августовскими косогорами, синими оврагами, с библейски пустынной долиной Мертвой бухты.

Говорят, на смену нынешнему трехтысячному поселку уже заготовлен проект двадцатитысячного курортного города. Представьте ощущение людей, которые приедут сюда за тысячи километров, чтоб встретиться с морем, солнцем, травой и тишиной, а найдут все тот же асфальт, бензиновую гарь и толкотню…

Карадаг заповедан — хорошо. Но как же — Коктебель? Ведь они друг от друга неотделимы. Сколько романтически настроенных душ ратует за то, чтобы заповедный режим распространить и на Коктебель! Ведь в Крым едут не столько для того, чтобы развлекаться, сколько для того, чтобы слиться с Природой.

И разве можно представить, что дом Волошина, сама память о поэте затеряется среди бетонных коробок?

Конечно, поселок модернизировать надо. Конечно, курортники должны пользоваться комфортом. Но надо сделать все, чтобы оставить эти задумчивые холмы нетронутыми. И через сто и через двести лет человек должен приезжать сюда на свидание с Природой, на встречу с самим собой.

Рассказ

Худ. Н. Хорина

Разлив в самом разгаре. Прогромыхав в узких речных горловинах, вздыбливаясь сине-зелеными торосами, вдоволь набаловавшись в бесчисленных заторах, ушел лед.

Успокоилась река, освободившись от долгого ледового плена. Но не спешит лукавая, разгулявшись, сбросить свои озорные воды в узкое, давно обмелевшее, густо поросшее водорослями русло. Вольно ей теперь, свободно. Ничто не стесняет игривого молодого бега на этом залитом солнцем просторе. И река нежится, блаженствует, наслаждаясь весенним празднеством природы.

Еще глядятся в мутноватое зеркало разлива высоко подтопленные пойменные дубравы и черноольшаники. На время паводка река спрямила свои многочисленные зигзаги и петли… Ее витой стрежень временно пролег через невысокий глинистый берег, на котором каким-то чудом прижился жиденький куст ивы. Гибкая, вильчатая верхушка ее клонится и клонится в сторону течения. Клонится, но не сдается, не ломается. И нет сил у разбушевавшейся реки одолеть это жизнелюбивое растение.

Парят на теплых воздушных струях визгливые чибисы. Облюбовали они полузатопленный кочкарник на берегу реки и резвятся, со звоном режут тупыми округлыми крыльями прозрачную голубизну безоблачного неба. А то вдруг неожиданно падают на землю, на миг показав белоснежное оперение нежных подкрылий.

В бездонном вешнем небе молодым барашком блеет бекас. Заберется озорная птица в немыслимую высь, под самое солнце ринется оттуда ошалело к сверкающей водной глади, высекая из синих сводов неба упругими рулями хвоста красивые нежные звуки.

Очнулась от зимнего сна земля. Зазеленели свежими красками влажные холмы. С гребнистого угора яркой изумрудной скатертью сбегает к реке озимое поле. Агатово чернеют неширокие клинья еще не тронутой плугом зяби. В ложбинах курится седой жидкий парок. Спешат подсохнуть холмистые поля, готовятся принять семена, чтобы вознаградить осенью человека за его труд и заботу обильными хлебами.

На крутой глинистой осыпи, у глубокого оврага, солнечными брызгами полыхает мать-и-мачеха. Изрытый вешними потоками его высокий склон празднично горит живым янтарем. А в самом овраге, на дне, где журча катится по осоковому ложу бочажистый ручеек, стоит раскидистая ива, усыпанная с ног до головы нежными желтыми барашками. Гудят в ее медовой кроне пчелы. Спешат великие труженицы делать свое извечное дело. И радуется душа в надежде, что снова будет хороший взяток раннего меда!

В деревне, что стоит на невысокой горе, самозабвенно поют петухи, кудахчут куры, нетерпеливо мычат коровы. С громким криком, свистя широкими крыльями, пролетели к реке домашние гуси.

На Маленьком бережке, возле Агеевской пристани, людно. Ну как не порадоваться малахитовой зелени, появившейся из парной, влажной земли, звону птиц, чистому, высокому небу, бескрайнему разливу еще неугомонившихся вод.

Тут, на бережке, и древние старики и старухи, и пожилые, только начавшие седеть и лысеть деревенские жители. Особняком держится непоседливая молодежь. Взоры всех устремлены на искрящуюся гладь реки. Все возбуждены, нетерпеливо чего-то ждут. Идет смотр древнего искусства мастеров-лодочников, которые именно этим прославили здешние места.

И вот началось…

На искрящиеся просторы весеннего разлива то и дело от невысокого берега отчаливают лодки. Грузно плывет чья-то утлая долбленка. Тяжело вспарывает она тупым носом шероховатую от ветра поверхность реки. Надсадно ревет мотор. Его пронзительный металлический голос звучит на предельно высокой ноте, а скорость неуклюжей посудины не возрастает.