Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

— Ну, ну, потуровливай! — торопит незадачливого рулевого Михайла Попов, здешний рыбак.

— Да нет уж, Сергеич, не потрафит он тебе. По посуде видать — не потрафит, — замечает Иван Григорьевич, сосед Попова.

— На такой несуразице на смотр явился! — негодует Михайла. — Кто это? — нетерпеливо справляется он у соседа, вытирая тыльной частью ладони слезящиеся глаза.

— А кто его знает! — отвечает Иван Григорьевич, до боли в глазах вглядываясь в кормщика. — Э-э, да это, кажется, Николай Серов, — узнает он наконец рулевого. — Разве у него лодка! — пренебрежительно машет он рукой. — Корыто!

Лодки следуют одна за другой. Над рекой стоит неистовая трескотня лодочных моторов. Доносится бензиновая гарь. Однако все они не намного лучше первой. Ход их тяжел. Обводы грубы. Маневренность неважная. Интерес собравшихся на берегу людей к этому никем не запланированному зрелищу заметно падает. Начинаются обычные весенние разговоры о выпасе скота, о посадке овощей на огородах, о посевах хлебов.

— Эх-хе-хе! — вздыхает с сожалением бородатый старик в яловых высоких сапогах. — Нечего, видно, нынче ждать хорошего! — качает он грустно головой, и седая его борода переливается шелковистыми волнами по расшитой на груди полотняной рубахе. — Не прежние времена, видно, уж и не пригрезится таперича таких гонок!

— Да уж раньше-то праздник так праздник был, — вспоминает восхищенно другой бородач с солидной лысиной на макушке. — Бывало, катят — будто на тройке орловских рысаков гонят, дух захватывает!

— Вспомнили, — недовольно бросает розовощекий, русоголовый паренек, — про эпоху царя Гороха! Тогда и река была не такая, и люди другие — богатыри! — язвит он, ловко подражая тону седых бородачей, стараясь вызвать их на разговор о старине. Однако мудрые старцы, многозначительно переглянувшись, направились было неторопливо к деревне. За ними потянулись и другие.

Но вдруг из-за крутого поворота реки, откуда-то сверху, от Сонковского залива на речные просторы вырвалась еще одна долбленка, сразу привлекшая всеобщее внимание. Едва касаясь вороненым килем вспененных ветром вод, она стремительно, будто на крыльях, понеслась вперед.

Люди, как по команде, остановились, устремив свои взоры к этой удивительно нарядной посудинке. Со всех сторон послышались восхищенные возгласы!

— Вот это да-а-а!

— Здорово-о-о!

— Молодец!..

Река играет, переливается серебристой рябью. Вот проносятся жиденькой стайкой скворцы. По недалекой пашне деловито расхаживает в угольно-черном фраке грач. Около колхозной конюшни, то и дело взбрыкивая, резвится гнедой жеребчик-сосунок. Мать его спокойно стоит возле телеги, греется на солнце, а нахальные, крикливые галки, гомоня, выщипывают у нее на остром хребте линялую шерсть для гнезд. Но ничего этого никто не замечает. Все внимание собравшихся у реки людей отдано лодке. Разве будешь любоваться картинами погожего вешнего дня, когда она так лихо носится, то появляясь на пенистом высоком гребне, то исчезая за поднятой ею же волной. Где-то на самом стрежне реки лодка неожиданно делает чересчур смелый поворот и так сильно кренится, так круто ложится на левый борт, что у меня захватывает дыхание. С замиранием сердца жду: сейчас она перевернется вверх дном — и прощай веселье, праздничное настроение людей. Придется срочно вылавливать рулевого из реки, да и выплывет ли он: весенняя вода холодна, как лед.

— Что ты делаешь, безумец! — не сдержавшись, кричу я исступленно, тщетно надеясь, что лихач кормщик услышит меня. Но не то что он, меня не слышат даже здесь, на берегу. Все увлеченно наблюдают за вихревыми пируэтами легкой долбленки.

— Давай, давай! Поднажми! Не жалей газу! — возбужденно кричат рулевому с берега. Его азартные трюки захватили всех настолько, что над толпой стоит восторженный рев, будто это не берег тихой реки, а бушующие трибуны столичного стадиона во время решающего матча.

Мои опасения оказались напрасными. Лодка как ни в чем не бывало делает головокружительный вираж за виражом. Ее рулевой как бы дразнит собравшихся на берегу односельчан, демонстрируя необыкновенные качества своей посудинки.

— Ну и озорник! Ну и молодчина! — восхищается лихостью рулевого Михайла Попов. По довольной улыбке, по загоревшимся старческим глазам вижу, что старик не только одобряет такие трюки, но и гордится своим земляком.

— Разве можно так? Зачем такое неоправданное ухарство? — откровенно возмущаюсь я, хотя в душе тоже не могу скрыть своего восхищения акробатической ловкостью кормщика.

Старый рыбак некоторое время смотрит на меня как бы с сожалением. Ну что ты понимаешь в этом древнем искусстве? — как бы хочет сказать он мне этим взглядом.

— Можно! — отвечает он убежденно и, озарившись радостной улыбкой, добавляет — На такой красавице хоть до моря-окияна поезжай-плыви — не страшно!

Я и сам начинаю понимать, что речное суденышко сработано на славу. Но с похвалами не спешу, слушаю внимательно мудрецов старожилов, кто весь длинный век свой прожил тут, у воды. Но, любуясь чудесным суденышком, все же не могу скрыть тревоги за лихого рулевого.

А лодочка мчится и мчится. Легкая, изящная, она вся в каком-то неистовом порыве. Того и гляди оторвется от поверхности серебристых вод и, взлетев в прозрачную синь небес, ракетой помчится вслед за только что просвистевшей тугими крыльями большой стаей диких уток!

— Такое не часто, брат, увидишь и на больших реках! — продолжает свои комментарии Михайла Попов. — Принатурился здорово, поганец! — говорит он по адресу рулевого. В устах старого рыбака и ругательное слово звучит сейчас похвалой. А я все продолжаю рассматривать лодку. Она маневренна, вместительна, аккуратна. Пожалуй, немножко не хватает ей тех обводов, которые были присущи устойчивым судам древних новгородцев или поморов. Но в ней есть что-то свое, чисто вятское, гармонирующее и со здешней природой, и с характером издавна живущих в этих лесных краях людей.

— Что за искусный мастер-чудодей смог изготовить эту сказочную посудинку? — спрашиваю Михайлу.

— Э-э, да ты что, не знаешь разве? Это же наш, агеевский, стало быть, доморощенный мастер, Егор Колотыгин!

— Ну и диковинка! Отличное суденышко! — все больше и больше неподдельно восхищаюсь я, осматривая подплывающую к нам юркую долбленку.

— Знамо дело, рук не оставлено. Да опять же — лучшего мастера на сто верст в округе не сыщешь. Это ведь не лодка, а птица! — говорит старый рыбак приподнято.

Хотя я постоянно не живу в деревне, но об искусстве Егора Колотыгина и мне кое-что известно. Казалось бы, невеликое дело дать жизнь небольшой речной посудинке, однако оно дается далеко не каждому мастеру.