Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Так вот почему большой палец на ноге папуаса отставлен в сторону! Маклай не раз рассматривал отпечаток ноги папуаса, срисованный на тропе. Разгадать загадку помог Туй…

Дождь не унимается. Хорошо, что пол с наклоном и весь в щелях: вода не накапливается, стекает. Полыхание молний реже. Их пересверк на мгновение освещает комнату: мокрая стена, плачущий череп, в углу острога. Жар еще сильный, однако галлюцинаций нет, возбуждено воображение, перед глазами возникает то, о чем думал.

Круглолицая женщина в темной одежде с длинными ракушечными бусами. Лицо изрезано складками, в глазах страдание. Кто эта женщина? На папуаску не похожа — она в одежде, лицо старое — таких старых Маклай на острове не встречал. Под глазами мешки.

Кто она? Кто она?

От духоты, от жара память словно расплавлена. За перегородкой что есть мочи храпит Ульсон. Он всегда спит на животе, уткнувшись носом в подушку.

Кто же эта женщина? Маклай никогда не видел глаз, в которых было бы столько тоски и безысходности.

Вспомнил. Ну конечно же он не встречал ее ни на острове, ни на материке. Ее фотоснимок показал Маклаю командир «Витязя». В каком-то порту купили английскую газету с портретом этой женщины и статьей о ее судьбе. Ее зовут Труганини.

Прочитали все офицеры корвета. Молчали, как на похоронах. Было стыдно смотреть в глаза друг другу, потому что то, о чем прочитали, сделали люди. Маклай в тот день заперся в каюте и не вышел ни к обеду, ни к ужину. Он не мог есть.

Труганини — последняя аборигенка Тасмании. Детей у нее нет. И не будет. Она последняя. Англичане уничтожили, затравили ее соплеменников — всех до единого. Тасмания — их родина. Тасмания — их кладбище. За что? За черный цвет кожи? Или за то, что кому-то показалось, будто волосы у тасманийцев растут пучками? Или потому, что пушки фрегатов смертоноснее тростниковых стрел и насильники оказались сильнее насилуемых?..

Маклай завозился на койке, пытаясь сесть. И сел. Рассеянный свет скупо проникал в окно. Он отыскал глазами коллекцию с волосами папуасов, накрытую гуттаперчевым одеялом. Коллекция от дождя не пострадала. И Маклай подумал: «Я покажу эту коллекцию в Петербурге и Париже, в Лондоне и Берлине. Я докажу всему миру, что все расы — ветви одного древа…»

В хижине было нестерпимо душно. За окном белесо курилась земля, отдавая обильную ночную влагу. С ближнего кенгара кричал какаду… Наступил день.

Грохот барумов — сигнальных барабанов — прокатывался над Горенду, Бонгу, Гумбу. Он разносился далеко-далеко, и папуасы, где бы они ни были — в джунглях, на плантациях, в пирогах, различали голоса барумов: тревожные, нетерпеливо призывные, заставляли их, стиснув копья, спешить на защиту своих деревень; глухие, скорбные удары означали — умер мужчина; бурунная дробь барумов будоражила кровь, обещая обильное праздничное пиршество.

Маклая пригласили на праздник. А праздник проводили в его честь.

Несколько дней прибрежные деревни жили в смертельной тревоге. Прошел слух, что горцы из Теньгум-Мана готовят опустошительный набег. Дозорные рыскали по тропинкам. Возле хижин складывали запасы стрел и копий. Маклай направился в Теньгум-Мана предупредить братоубийственную войну. Он переходил реки, по дну которых бешеное течение катило камни и гальку, карабкался по уступам, цепляясь за мощные корневища деревьев. Не раз и не два вверял он жизнь узловатым корням, повисая над бездной.

В Теньгум-Мана все население слушало гаро-тамо — человека, умеющего лечить раны, легким движением зажигать огонь, посылать огонь из железной палки, убивая быструю птицу и дикую свинью.

Гаро-тамо сказал: «Войны не будет!» И люди Теньгум-Мана повторили вслед за ним: «Войны не будет!» С этой вестью спустился Маклай в прибрежные деревни. И в честь Маклая покатилась над Горенду, над Бонгу, над Гумбу праздничная дробь барумов. На просторной площадке горели костры. В горшках клокотала кипящая вода. Вместе с паром вырывались пряные запахи незнакомого варева. На циновках сидели и лежали папуасы из окрестных деревень. Их лица были украшены красными, черными и белыми черточками. Некоторые половину лица окрасили в красный, другую — в черный цвет. Туземцы тянули из чаш хмельной кеу. Иные, уже отведав дурманящего напитка, подняв к небу двухметровые бамбуковые трубы, терзали слух оглушающей какофонией.

Маклаю поднесли кеу. Он знал, как готовят этот напиток: листья и стебли перечного растения растирают камнем, потом разжевывают зубами. Обычно один человек устает (стебли очень жесткие), и тогда разжевьшает второй, третий. Размягченную, сдобренную обильной слюной жвачку складывают в чашу и разбавляют водой.

Густо-зеленый напиток темен, как омут, запах его раздражающе щекочет ноздри. Маклай колеблется. Но имеет ли он право брезгливо отвернуться от протянутой чаши? Папуасы с чашами рядом, они ждут: по праву почетного гостя ему пригубить первому…

Обжигающая горечь раздирает нёбо и горло. Соседи Маклая дышат, открыв рты, мотают головами, морщатся. От ставит на циновку порожнюю чашу и тянется за буамом. Надо заесть резкую горечь дурманящей жижи.

Возле Маклая сидят его давние друзья. Видимо, это предусмотрено ритуалом. Слева старик из Бонгу, которого лечил Маклай. Рана на голове затянулась. Место вокруг шрама, где волосы не растут, почти скрыла шевелюра. Тут же остролицый и крючконосый Каин с острова Били-Били. На него все поглядывают почтительно и с завистью: у Каина железный нож, подаренный Маклаем. Справа сидит Туй. Он первый папуас, познакомившийся с гаро-тамо. Глаза Туя после кеу немного затуманены, но он внимательно следит, чтобы табир — деревянное блюдо — перед Маклаем не пустовал. Особенно усердно Туй подкладывает желтовато-белую массу бу-ама — кушанья, приготовленного из сердцевины саговой пальмы. У папуасов это редкий деликатес.

Маклай на днях по пути в Горенду слышал стук каменных топоров как раз там, где росла саговая пальма. Неужели срубили?

Он хотел спросить об этом Туя, но Туй куда-то удалился и вскоре вернулся с большим табиром, сопровождаемый гостями и стариками. Он опустил табир перед Маклаем и, гордо оглядев соплеменников, произнес:

— Тик-ва!

Гости и старики вслед за Туем повторили:

— Тик-ва!

Да, это была тыква, выращенная из семян, привезенных Маклаем из России, приготовленная по способу, показанному Маклаем. Она была еще горячей, и от длинных ломтей поднимался легкий пар. Улавливался характерный запах свежепареной тыквы.

Гости и старики, став кругом, чего-то ждали. И тогда Маклай, отрезав ломтик, проглотил его и всем своим видом показал, что получил большое удовольствие.