Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Первым протянул руку Туй и, получив свою порцию, отошел; за ним потянулись гости и почитаемые старики. Трудно сказать, понравилась ли тыква папуасам. Некоторые сдабривали непривычную еду мякотью кокосовых орехов. Но все приговаривали:

— О, Маклай! Билен-тамо! (О, Маклай! Хороший человек!) Пиршество завершило зрелище, обязательное на всех праздниках: двое мужчин медленно и церемонно, как на параде, внесли на площадку большую свинью. Свинья, привязанная лианами к бамбуковой палке, концы которой упирались в плечи папуасов, ждала своей печальной участи. Ее закалывали копьем и, теплую, еще вздрагивающую, костяными ножами кромсали на порции…

Перед вечером Маклай направился в Гарагаси. Пиршество папуасов продолжалось. Ему не скоро суждено было завершиться, потому что далеко не всё было съедено и не весь кеу был выпит.

Гремели барумы, им вторили пронзительные бамбуковые трубы. На деревьях замирали желтоголовые какаду, прислушиваясь и запоминая далекие звуки, чтобы попытаться повторить их.

Маклай отыскал то место, где росла саговая пальма. Обрубок ее прямого ствола хранил отметины каменных топоров. Цветущую саговую пальму Маклай никогда не видел. Эта пальма цветет один раз в жизни и, взрастив плоды, умирает. Папуасы рубят дерево за два-три года до цветения, добывая его питательную и вкусную сердцевину.

Так и не суждено было саговой пальме полыхнуть предсмертным великолепием своего цветения, отдав ему все соки, всю красоту, всю жизнь. Лишь клочья лиан, оборванных при падении дерева, валялись вокруг…

Маклай вышел на тропу. В метре от него она, как змея, исчезла в зарослях. Но он знал, что она не исчезнет, что за поворотом она снова вынырнет и запетляет по джунглям.

Тропа вела в Гарагаси.

Рассказ

Перевод с литовского Виргилиюса Чепайтиса

Худ. Б. Мокин

— Если бы замерзший человек тоже мог вот так оттаять, — сказала Насте, разглядывая веточку рододендрона в вазе.

— Ты хотела сказать: человеческое сердце… Ты любишь пышные слова.

Стяпас сидел упершись в стол подбородком. Насте продолжала улыбаться. Успела привыкнуть, что он постоянно грубит. Молча ласкала подушечками тонких пальцев пушистую ветку. Розовые лепестки напоминали скромный цветок литовских лугов. Только что распустившиеся листочки казались теплыми, как дыхание.

За обледеневшим окном буйствовала пурга. Насте знала — это, пожалуй, самая сильная из всех вьюг, неистовствующих сейчас на планете. Но она не чувствовала ее, даже не замечала, как ходит ходуном деревянный вагончик. И в ушах не звенело, хотя четверные оконные стекла вибрировали, словно мембрана. Всего полгода назад Насте сходила с ума, едва только мелко задребезжат эти стекла, ведь домик стоял высоко на скалах, первым на пути ураганов с Тихого океана. Двинет шторм в стены, в окошко, взмоет ввысь и снова беспрепятственно мчится по просторам Охотского моря. Ночью в комнату вдруг врывался ледяной ветер, по полу кружились снежные заверти. Насте знала — это не опасно, ведь одной стеной домик упирается в скалу. Не унесет его ветер. Просто сильный порыв на миг приподнял его с фундамента.

Насте старалась не поцарапать обломанными ногтями нежные листочки. Странное растение этот дальневосточный рододендрон. Куст, как и всякий другой. А срежь с него прутик хоть в разгаре зимы, поставь в теплую воду — и через три дня распустятся душистые листочки салатного цвета. Еще двое суток, и веточку облепят розоватые цветочки. Ветка-невеличка, а словно теплый очаг в комнате.

Насте протянула через стол обнаженные руки, взяла в ладони голову Стяпаса. Почувствовав, наверное, что пальцы блуждают по его лицу заученными движениями, без того трепета, с которым ласкали рододендрон, он досадливо мотнул головой и смахнул Настины руки.

— Скоро весна… Прилетят чайки, миллионы, миллионы бакланов… — Насте говорила мягко, словно сказку ребенку рассказывала.

— Бакланы птенцов отрыжкой кормят.

— Бывают и люди, которые постоянно потчуют этим своих близких.

Она встала без вздоха. Подошла к печке, помешала уголь. Стяпаса бесило, почему она и дома ходит в этих меховых замасленных штанах, заправленных в валенки. А руки голые… Насте проскользнула на кухню. Стяпас ненавидел эти ее бесшумные движения. Будто кошка! Он понимал: Насте и к огню-то подошла специально, чтобы убежать не сразу. И дверью не хлопнула. А разговаривать с ним не будет до самого вечера.

Стяпас потрогал зуб. Пальцы опухли, отекли, и поэтому казалось, будто зуб шатается. И другой шатается, и третий, и четвертый. В глубине души Стяпас злорадствовал: скоро выпадут все. Что сейчас? Апрель? Наверно, днем на дворе уже бывает светло. Ел ли он сегодня хоть что-нибудь?

Как же он познакомился с Насте? Ага, это случилось в Вильнюсе. В университетском актовом зале, на вечере танцев.

Он встрепенулся от нахлынувших воспоминаний. Даже голову поднял.

… Торчал он в тот раз, как всегда, в углу зала. Рядом с ним на свободный стул опустилась Насте. Краешком глаза Стяпас мгновенно оценил — семнадцатилетняя. Распарившись, обмахивалась белым платочком. Потом резко повернулась к Стяпасу:

— А вы почему не танцуете?

В те времена Насте все делала внезапно, по наитию. Поступала так, как ей вздумается.

Стяпас уже рот раскрыл — сейчас отбреет. Нет, не похоже, чтобы девушка искала компаньона на вечер. Молоденькая, очень недурна собой. Таким нет надобности набиваться незнакомцу. Черные волосы волнами падали на плечи. Лицо белое, не раскраснелось даже от танцев, огромные синие глазищи. На груди блестящая брошь. Стяпас подумал, что брошь ей ни к чему — внимание отвлекает. Эта девушка не нуждалась в украшениях — только черное платье и эти бездонные глаза.

Он сказал:

— Будь у меня девушка, которую захотелось бы обнять…

— Ого! Разве танец только объятия?

— И ни за что на свете не позволил бы ее обнимать другим.

— С вами не соскучишься!

— В таком случае бросьте размахивать платочком. Пошло! Стяпас ждал: уйдет, обидевшись, или нет? Но когда снова повернулся к ней, увидел, что, пунцовая от смущения, она запихивает платочек в рукав и никак не может попасть.

— А вы… вы-то сами… никогда не бываете пошлым? — Ее лицо все еще горело.

— Разве не вы говорили, что со мной не соскучишься?

— Хозяева вечера могли бы быть и полюбезнее… Стяпас усмехнулся, раскусив нехитрую уловку:

— Никакой я не хозяин. Я с другого факультета. — Потом сжалился и добавил — А я думал, что это вы медичка.