Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Но в следующий раз пошла вместе с ним на площадку. Стяпас страшно обиделся.

— Если контроль, то я здесь вообще лишний.

И лег в кровать, как всегда, не раздеваясь. Насте отправилась одна. С непривычки долго возилась. Стяпас выжидал — надоест ей! Но Насте пошла и во второй и в третий раз. А потом Стяпас уже не мог подняться. И это было самое страшное. В душной комнате, без движения мускулы расслабились, болели, даже когда надо было перевернуться на другой бок. Пальцы отекли, щеки впали, посерели.

Как и раньше, гудели движки рации, сквозь дверную щель поблескивала неоновая лампочка.

— Перед центром выслуживаешься, да? Глядите, мол, какая я героиня!

Но однажды, проковыляв по комнате, прочел в радиожурнале — все наблюдения она подписывала его именем.

Стяпас не мог ни бодрствовать, ни спать — забытье, апатия. Силился припомнить, когда же он слег. Неделю тому назад? Накатило внезапно, как тиф. Не было даже бреда. Время он измерял по открываемым дверям, по скрипу раскапываемого за окном снега, по появлявшимся рядом красным, мокрым Настиным рукам. Он успокаивал себя — наверно, ей трудно. Взрывался, только когда Насте твердила, что эта цинга — болезнь лентяев, уговаривала его пройтись по острову, поохотиться. От бессонницы она хрипла.

— Дура, никогда ты ничего не понимала. Не понимаешь даже, что человек умирает.

Он становился иным только изредка, почувствовав рядом ее тугое, разгоряченное тело. Но вскоре она стала отталкивать его:

— Милый! У тебя изо рта несет…

Он расплакался. Взмокла борода, слиплись нечесаные космы. Он протянул руки, чтобы поймать ее. Тогда она впервые ощутила омерзение, такое страшное, что испугалась — сейчас вытошнит. И ненависть.

— Если ты… если ты сегодня же не примешь ванну!..

Но он сделал прыжок, и ей не удалось вырваться из его цепких рук.

На другой день она вынесла свою койку на кухню и на ночь стала запирать дверь. Прошла неделя. Он пытался ловить ее, когда она проходила мимо, нес какую-то чушь.

Однажды Стяпас пытался даже симулировать покушение на свою жизнь: царапнул где-то у затылка бритвой (Насте в это время была дома) — и сразу в обморок.

После этого случая койку свою она занесла обратно. Больше ничего от него не требовала. Была такой, как прежде. За эти месяцы она наговорила ему столько ласковых слов, что не стоило большого труда механически их повторять. И улыбаться даже умудрялась.

И все-таки она заставила Стяпаса немного ходить. Еду готовила на кухне — волей-неволей придешь. Принуждала и посидеть в ожидании кормежки. Знала, ничего страшного с ним не случится. Получает витамины, пастеризованные фруктовые соки…

Скоро все кончится. Наступит весна. Придет «Метеоролог». Прибудет смена. Они вернутся во Владивосток. «Как странно!» — думала Насте. Никогда они не говорили о том, что будет весной, а все ясно. Чем меньше люди говорят о будущем, тем оно яснее. Стяпас вернется в Вильнюс. Насте знала — он не сбреет бороду, не скоро пойдет стричься. Как и прежде, на танцах будет торчать в углу зала. В кафе будет сидеть у стойки. Станет посещать вечеринки. Когда его очень и очень попросят, расскажет про остров Святого Ионы, про метели, поднимающие дом с фундамента. Рассказывать будет сдержанно, о многом умалчивая, предоставляя догадываться слушателям. Рассказывать по-мужски.

А Насте в управлении попросится на остров Врангеля. Нет, она вовсе не собирается писать свою книгу жизни. Она просто хочет прожить ее. После того как узнала Стяпаса, ей хочется встретить настоящих людей. Веточка рододендрона греет, подобно очагу, лишь когда за окном свирепствует самая яростная метель на планете. Насте хочет быть счастливой, в толпе друзей взобраться на покрытую снегом сопку и в торжественном молчании встретить появление краешка солнца — первый оранжевый клочок после долгой полярной ночи, потом, задыхаясь от радости, бежать к своему передатчику. Тысячи друзей во всем мире будут знать: «На Врангеле солнце, на Врангеле солнце!» Солнце, которое она первой встретит во всей Арктике.

В июне дождется весны. Скинет меховой малахай. Ветер принесет запах тающего снега, растреплет волосы. Станет тепло, такого тепла не знают курортники. Счастье — в простых вещах. Усеянная тысячами цветов тундра будет принадлежать ей. Вся тундра, вся Арктика — ей. Что может быть чудесней завоеванной тобою весны? Тепла в тундре?

Одного только боялась Насте. От одной мысли цепенела. Не проветренная за всю зиму перина давила, словно надгробье. Только бы не ребенок, ведь он может быть похож на Стяпаса.

Очерк

Цветные фото автора

Худ. Н. Сидорова

Четыре дня добирались мы из Ташкента до предгорьев Гиссарского хребта Памиро-Алайской горной системы. Там на уютной поляне, поросшей высокими травами, с зарослями дикой вишни, тутовника, грецкого ореха и раскидистых ив мы расположились в котловине, у крутого подъема на перевал, за которым начиналась территория горно-арчового заповедника «Кызылсуйский», названного так по имени реки Кызылсу, что по-узбекски означает «красная река».

Четыре дня длилось неспешное путешествие под знойным солнцем на старенькой «Кубани» через «ворота Тамерлана», древний Самарканд, омоложенный город Китаб («Книга») с заездом в Карши, центр Кашкадарьинской области, в которой древние сухие Каршинские степи обводнены и дают теперь богатый урожай хлопка. Странно было увидеть вдруг посреди знойных пространств, например, вполне современную вывеску «Бар» на фронтоне невысокого белого здания, обсаженного цветущими кустами роз; любопытны были посты ГАИ, построенные в национальном стиле, с газончиками и розами, с наблюдательной вышкой, этаким раскаленным солярием, откуда инспектор смотрит за порядком на вверенной ему части автомобильной дороги. Один из ночлегов был в горах Зеравшанского хребта, другой — в предгорьях Гиссара…

И вот добрались наконец до селения Яккабаг, поговорили с директором заповедника Содыковым Салимом Содыковичем, невысоким, энергичным, черноглазым человеком. И уже затем начали серьезный подъем в верховья реки Кызылсу. Нам открылись этакие «марсианские» склоны, где на красных скалах светились розовые соцветия эремуруса Ольги, и автобус наш останавливался, чихая и кашляя: закипала вода. Наконец мы оказались в зеленой котловине, выше которой «Кубань» уже была не в состоянии подняться.