Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Вагончик метро просторный, из темного дерева. Стеклянные поперечные перегородки, плетеные сиденья под старину. Дорога почти сплошь идет на поверхности. Солнце. Разглядываю пассажиров. Шляпы, жилеты, галстуки. Девушки в джинсах и юбках. Характерны небольшие подбородки, мягкой формы носы, темные волосы, матовая кожа. На выходе пытаюсь сохранить билет на память, говорю: «Сувенир». Бдительный страж отрицательно трясет головой и отбирает билет.

Круглая главная площадь Афин — Омония. В центре широкий газон. Табличка с указателем «Музей» смотрит неопределенно между часто вливающимися улицами. Идем. Город чист, приятен, но здания почти сплошь современные: четыре века турецкого владычества оставили пробел в архитектуре. Понимаем, что идем не туда. Хочу спросить дорогу у регулировщика, соображаю, как обратиться. «Пардон, мсье, у э музео?» Лицо регулировщика светлеет в улыбке: «мсье» ему понравилось. «Говорите ли вы по-английски?» Это для меня самый благоприятный поворот общения. Я избавляюсь от французского и обретаю достойный вид полиглота. Выясняется, что мы идем в противоположную сторону. Сворачиваем на улицу, в витринах которой невероятное количество туалетных аксессуаров.

Вот и музей. Здание античного стиля с широко раскинутыми крыльями. Парк с огромными пальмами. Аллеи спелых апельсинов. Вход — 65 драхм. С фотоаппаратом? Еще 60. Сдать аппараты? По 20 драхм за хранение. Крепко ругаем недостаточную бдительность портовых стражников, выпустивших нас в город с кучей аппаратов. Посмотреть в Афинах хочется многое, но старина огорожена, везде платный вход, кроме воскресных дней. Иногда загородок несколько: внутри ценной старины еще более ценная с отдельной загородкой и новыми билетами.

Работники афинских музеев, как и продавцы в магазинах, часто интересуются, из какой мы страны. Ответ: «Россия, СССР» — всегда вызывает радость. Чувствуются симпатии, уходящие корнями в века.

Ходим по залам музея поодиночке с условием показать потом друг другу самое интересное. Из наследия Эллады многое вывезли в другие страны, и больше всего этим занимался английский посол в Стамбуле лорд Эльджин, которого Байрон назвал мародером. Сказано метко, потому что мародер обирает павшего в бою, каковой и была Греция. Значительная часть экспонатов музея поднята в недавнее время с морского дна. Самое интересное — это каменные портреты живых людей древней Эллады. Реализм изображений и яркая индивидуальность характеров потрясают. Например, портрет философа из черного камня.

Напрасно ищу скульптуру Фрины, маленькие изображения которой продаются повсеместно и одна из них уже украшает мою каюту. Хрупкая и гибкая, как стебель лотоса, гетера на этой статуэтке выглядит необычно рядом с фигурами античных богинь. Это та женщина, о красоте которой поэт сказал: «И перед нею лицемеры склонились в прах, и пал, и млел у ног гетеры ареопаг».

Встречаемся с Сережей. Он показывает удивившие его надгробные скульптуры. И правда, было, чему удивляться. Мы привыкли к тому, что такие изображения приукрашены. Эта традиция видна еще в римской пословице: «О мертвых говорят или хорошо, или ничего». Здесь же безжалостный в своей правдивости реализм, о котором мы раньше не имели понятия, хотя ведь кое-что видели, например., в Эрмитаже или в Британском музее.

Что я мог показать Сереже в ответ? Я повел его от ранних скульптур к позднейшим, отмечая, как постепенно менялся облик людей Эллады. Сперва непривычные лица и образы. Большие, улыбающиеся, но сомкнутые при улыбке рты с толстыми губами. Выпирающие глазные яблоки. Дугообразные брови. Непомерно широкие бедра. Завитые на ассирийский манер волосы. Век за веком черты и выражения лиц меняются, приближаясь к тому, что принято европейцами за образец благородной красоты. Наконец, в период римского патроната героические мотивы угасают. Видны безвольные лица, изнеженные тела, слащавые и пустые сюжеты.

Кажется, что в смене стилей и образов проходит история поколений, пришедших в Аттику из Малой Азии. Говорю Сереже, что прародиной эллинов и всех индоевропейских народов, таких разных по своей истории (персы и римляне, русские и германцы, болгары и турки), считают берега озера Ван.

На аллее при выходе из музея срываем с Сережей огненно-красный апельсин. Он оказывается декоративным: невероятно кислый и даже горчит. Опавшие апельсины выметают метлой вместе с мусором.

Нередко говорят: «Афины — это Акрополь…» Действительно, в Афинах самое сильное впечатление от Акрополя. Полное погружение в глубь тысячелетий возможно только здесь, да еще на арене Олимпийского стадиона. Его глубокая подковообразная чаша, построенная в IV веке до нашей эры в ущелье лесистого холма, вмещает 70 тысяч зрителей. Стадион был полностью восстановлен при возрождении Олимпийских игр в!896 году. С гулкой арены видны лишь крутые склоны мраморных трибун, а в разрыве между ними — старый городской парк. На афинском стадионе я испытал Удивительное ощущение пространства, желание двигаться, которое бывает на дне кратера или на льду запавшего в низине озера. И видно, не я один. Несколько моряков не смогли устоять на месте и, забыв, что их ждет автобус, устроили состязание в беге…

Акрополь, в переводе «верхний город», — укрепленное место храмовых сооружений, В гористой Элладе они возводились на высоких холмах. Современный облик афинского Акрополя сложился 23 столетия назад. Строительство велось после разрушительной войны с персами и вдохновлялось Периклом. Выдающийся оратор, оставаясь простым гражданином Афин, управлял республикой?0 лет. На входном билете в Акрополь помещен портрет Перикла и слова Плутарха о нем: «Он сделал город самым великим… поднялся над силой царей и тиранов… «о не изменил своего положения ни на драхму».

Освободив родину и сделав Афины в 1833 году столицей, греки стали застраивать город к северу и востоку от Акрополя, за обрывистыми склонами холма, а западные подступы стали заповедным местом. Следы завоевателей были ничтожены и только из книг можно узнать, что французские рыцари воздвигали при входе в Акрополь высокий замок. а турки строили бастионы и превращали храм Афины в мечеть. Теперь здесь только тысячелетние стены и первозданные рощи.

Неповторимость Акрополя невозможно ощутить в отрыве от окружающей местности. Холм, на котором стоит Акрополь, сам по себе похож на чудо. Плоская вершина везде, кроме западного склона, окружена обрывами высотой до 80 метров. Они из голубоватого гранита с красными вкраплениями. На западе гранитный уступ переходит в мягко очерченный склон, покрытый рощами оливковых деревьев, пинии и кипарисов. Он спускается в долину и соседствует с лесистыми склонами противолежащего холма.