Айзек Азимов - Паломничество на землю: Американская фантастика

Но современная Америка упрямо вторгается в его фантастические произведения, потому что только в ней видится Гаррисону прообраз общества будущего. Воображение его неспособно представить себе лучшую долю для человечества. Он убежден, что стремление к наживе и власти, консерватизм мышления извечны. Изучив мрачные предсказания социологов, демографов, экономистов, футурологов, он создает социально-фантастический роман «Подвиньтесь! Подвиньтесь!», как всегда насыщенный действием.

Но не сюжет, а модное запугивание человечества жупелом перенаселения — главное в романе. В отличие от Саймака, предпочитающего размышлять вместе с читателем над мировыми проблемами и взывать к проявлениям добрых человеческих черт, Гаррисон не видит толку ни в социальных преобразованиях, ни в победе этических принципов. Он пессимистически, как некое неотвратимое стихийное бедствие, воспринимает жизнь на Земле даже в недалеком будущем. Уже к 2000 году леса сведены, вся нефть и уголь сожжены. Европа и Америка едва ли не сплошь покрыты городами-гигантами, где в скученности гибнут от эпидемий и голода люди. В Нью-Йорке 35 миллионов жителей, грязный воздух, миллионы бездомных людей на улицах. Электричество подается лишь в дома сильных мира сего, охраняемых вооруженными молодчиками, защищенных автоматической сигнализацией. Избранные пьют родниковую воду, едят натуральное мясо. Прочие — солоноватую, едва опресненную морскую воду и прессованные водоросли. Средства передвижения — велосипеды и рикши. Полиция разгоняет толпы голодных вонючим, рвотным газом… И хотя, посвящая роман своим детям, Гаррисон выражает надежду, что все это «останется вымыслом», фантазия его совсем недалека от действительности.

Чудеса техники в американской фантастике создают мир изобилия, общество массового потребления, и набивший брюхо человек, которому и пальцем шевелить не надо, чтобы получить любые блага и любые наслаждения, теряет всякий стимул для деятельности, деградирует духовно и физически.

Знаменитый фантаст Рэй Дуглас Брэдбери не верит в такой «рай», который, по сути, является адом. Один из героев его рассказа «Марсианский затерянный город», капитан Уайлдер, вырывается живым из фантастического города, удовлетворяющего подспудные желания человека и тем самым губящие его.

«Впереди лежали города. Маленькие города. Достаточно маленькие, чтобы люди управляли ими, а не они управляли людьми». Герой устремляется к людям с их повседневными заботами и к ракетам, нацеленным на звезды.

«Настоящие, — шептали они, — мы настоящие. Настоящий полет. И пространство и время — все настоящее. Никаких подарков судьбы. Ничего задаром. Каждая малость — ценою настоящего тяжкого труда…»

Пожалуй, это кредо и самого писателя. Он любит человека «одноэтажной Америки», труженика из небольших городов, и наделяет его психологией своих покорителей космоса. Фантаст родился в 1920 году в Уокегене, штат Иллинойс. Потомок первопоселенцев Америки, он, по-видимому, гордится этим обстоятельством. Для него нет ничего прекраснее языка и быта уходящей Америки. Говорят, что он ненавидит большие города, не летает на самолетах, не держит дома телевизора, презирает массовую культуру… В своих произведениях он борется за сохранение классических ценностей. Не этому ли посвящен самый известный его роман «450° по Фаренгейту»? Как-то он сказал, что Санта-Клауса, Всадника без головы, Белоснежку и Домового «поставили к библиотечной стенке и… расстреляли». Сказка кончилась, и сказка продолжает жить в рассказах Брэдбери.

Прекрасна народная фантазия. Именно сказки будят воображение тех, кому, став взрослыми, приходится писать и читать фантастику. Брэдбери верит, что сказке есть место и в мире взрослого человека, и он бесконечно прав.

Когда мне довелось переводить рассказ Брэдбери «Смерть и дева», я сразу почувствовал, как тесно переплетается выдумка современного писателя со всем строем американского фольклора. Мне пришлось отступить от некоторых переводческих заповедей, запрещающих переносить русский колорит в произведения иностранных писателей, — я рискнул вспомнить напевность и душевный синтаксис русских народных сказок:

«Далеко-далеко, за лесами, за горами жила Старушка. Девяносто лет прожила она взаперти, не открывала двери никому — ни ветру, ни дождю, ни воробьям вороватым, ни мальчишкам голопятым…»

Не пускать на порог жизни — значит обкрадывать себя. Но на то она и сказка, чтобы у нее был счастливый конец. Смерть, явившаяся в образе молодого человека, даст старой деве перед кончиной иллюзию любви и счастья, а это все та же обыденная жизнь, любование природой, сочетание маленьких земных радостей…

Творческий почерк Брэдбери выделяется в потоке научно-фантастической литературы. И хотя американские фантасты уже давно пародируют сами себя, что делать несложно при бесчисленных повторениях ситуаций и фантастического антуража, остроумный писатель Роберт Янг в рассказе «Хмельная почва» избрал для своей пародии манеру, в которой написаны «Марсианские хроники» Брэдбери, отдавая должное таланту мастера.

Сам Роберт Янг пытался небезуспешно подражать Брэдбери в рассказе «Девушка-одуванчик», поэтичность и сказочность которого в свое время привлекли меня как переводчика. Вообще рассказы Янга — это чаще всего литературные реминисценции. Они вторичны, и разве что рассказ «Механический фиговый листок» возвышается над обычной гладкописью Янга своей сатирической задиристостью.

Общеизвестна помешанность американцев на автомобилях. Общественное лицо человека часто определяется маркой автомобиля, которым он владеет. Фантаст доводит это положение до абсурда — все одеты в платья-автомобили, живут в гаражах, появление на людях без такого «платья» считается не только неприличным, но и противозаконным. Нежелающие «носить» автомобили выселены законодательным порядком в специальные — нудистские — резервации.

На этом фоне развертывается довольно банальная история любви правоверной автомобилистки и бунтовщика-нудиста. Впрочем, банальность здесь тоже авторский прием. Она отражает банальность, стандартизованность мышления американцев, их образ жизни. Чтение книг в этом автомобилизированном обществе, пресыщенном материальными благами, считаётся постыдным занятием. И хотя рассказ написан до того, как началось повальное осовременивание классики, искажение ее в кино и на сцене, Янг прозорливо и очень смешно рассказывает, как «автомобилизируются» произведения Бальзака и Вагнера (о чем легко можно догадаться), а Золушке, потерявшей при поспешном бегстве с бала колесо, даже примеряют его на ось, и оно садится на место без всякой смазки…