Кэтрин Валенте - Сияние

Пожалуйста, обратите внимание на то, что Прозерпина и её окрестности доступны лишь для полицейского персонала. Все причастные субъекты постановили, что случившийся там инцидент следует считать завершившимся, и на месте происшествия не осталось ни зданий, ни предметов, представляющих интерес. Все соответствующие конструкции были впоследствии разобраны, переработаны в строительные материалы и использованы почти в каждом городе Плутона в качестве жеста солидарности и коллективной скорби. Мы открыто объявляем о своей враждебности к охотникам за сокровищами, оккультистам и другим бандитам, которые придут грабить нашу милую, мирную землю ради воображаемых секретов. Нет никаких загадок;

иногда колонии терпят неудачу. Ищите эту мать плутонского эксперимента в чугунолитейных заводах Мормо, в кирпичах Нифльхейма, в черепице Элизиума, в шпилях Тавискарона и брусчатке Ламентации, в великих цитаделях и их глубоких фундаментах.

Мы все — Прозерпина.

Мы просим, чтобы вы уважали личную трагедию, какой является потеря этого города, как уважали бы вдовство любимой бабушки — дама предпочла бы не говорить на эту тему, и все мы, соблюдая приличия, поступим сообразно её желаниям.

Нарушителей границы застрелят на месте.

Да, мы здесь, на Плутоне, друг за друга стоим горой. Будешь хорошим соседом — и у тебя будут хорошие соседи. Пожалуйста, навещайте еженедельно вашу местную Базу для получения мальцового молока и витаминных добавок, рабочих предписаний, а также для участия во всяких увеселительных мероприятиях.

На Плутоне вы можете быть кем угодно. Возможности бесконечны.

21 февраля 1962 г. 4:34 пополудни

Плутон — очень маленькое местечко. Танцуя с газовыми гигантами, привыкаешь к широким просторам. Но это кукольный мир. Мы облетели вокруг бледной планеты, словно ворон вокруг мыши, которая стремглав несётся через серую и унылую пустошь. Вниз, вниз в гравитационный колодец желаний, где сила тяжести похожа на рукопожатие между Плутоном и Хароном, этими мрачными, угрюмыми близнецами, навеки скованными, неустанно вальсирующими на краю изведанного космоса. Ни один из них не превышал всерьёз своими размерами Африку; они носили свои кричаще безвкусные браслеты из ледников и чёрной, ломкой земли — земли, покрытой полями инфанты, такими яркими и обширными, что я их видел, пока мы по спирали спускались с ледяной дороги: мазки света, слегка фиолетовые, слегка зеленоватожёлтые. Я вообразил, что если бы мог парить снаружи «Обола», мне удалось бы ощутить запах этих цветов, их аромат, пронзающий гулкую пустоту, как духи нервной дамы, объявляющие о её присутствии.

Я расскажу вам, что увидел во время спуска, ибо это мне ранее не встречалось ни на фотографиях, ни в фильмах, лишь в съёмочных павильонах, населённых полоумными догадками и фантазиями — слишком логичными по сравнению с оригиналом. Цитера стояла рядом со мною у иллюминатора, и мы оба на свой лад следили за собственным выражением лица, чтобы изумление, которое мы ощущали, не оставило отметин на наших щеках. Плутон и Харон сплелись в зеленеющем объятии джунглей: между ними росли лозы, толстые, длинные и могучие, как река Миссисипи, громадные лилейно-лаймовые листья раскрывались, изворачиваясь по направлению к далёкой звезде Солнце, точно хваткие руки, и были они шире, чем озеро Эри. А над листьями — невыразимые цветы с лепестками цвета жира с оттенком лаванды, инфанта размерами крупнее корабля, неприлично огромные хризантемы, указывающие во все стороны, словно радиоантенны. Эти могучие, как Миссисипи, лозы захлёстывали обе планеты, присосавшись к ним, взяв в тиски, и так переплелись, что я не мог понять, из чьей земли они росли, — чьим бы ни было это растение, оно полюбило второй мир из пары так сильно, что не могло его отпустить. Стикс, мост из цветов! Башни и шпили в босхианских количествах и эшерском стиле, свёрнутые в штопор гравитационными течениями и потоками пыльцы, которые собирались между Плутоном и Хароном, с непропорциональными углами, извилистые, нереальные — висячий архитектурный сад, перевёрнутый вверх дном и с приподнятой правой стороной, растянувшийся во все возможные направления на манер изломанных, артритных пальцев. В кривых оконных стёклах сияли разноцветные огни. Туннели из чего-то вроде тягучего стекла соединяли искривлённые здания как подвесные контрфорсы. Плетение моста тянулось как сама двойная спираль жизни, и на нём эта жизнь, похоже, изобиловала и процветала. Меня затошнило. Завтрак мой шевельнулся внутри, словно обзаведясь собственной гравитацией.

— Когда взглянула я на тот новый мир, во всех отношениях великолепный и ужасный во всех отношениях, увидела я тигра и звёзды, что падали с его полосатого языка. Взглянула я и узрела истинного своего новобрачного — но не станет ли он заодно и погибелью моей?

Так сказала карга, которая появилась рядом с нами так тихо, словно передвигалась на колёсах, а не на опухших после полёта ногах. Слова были мне знакомы. Все их знали: эпизод первый, сезон первый, эфир состоялся в марте 1914 года.

— Цитировать саму себя — признак дурного вкуса, Вайолет, — сказал я, проверяя свою догадку. Она лишь фыркнула, когда плутонианский Вавилон простёр нам навстречу руки. — Новая Веспертина — форменное дерьмо, — прибавил я с легчайшим намёком на улыбку. Взял её руку в свою и поцеловал, а наши двигатели в это время ожили и полыхнули красным, а потом взревели, тормозя в разреженной атмосфере, и скользнули мы в пасть тигра ногами вперёд, открыв глаза.

24 февраля 1962 г. Полночь. Сетебос-холл

Вот как становятся временными американцами: напяливают на себя бесчисленные слои лучшей тёплой одежды из всего, что можно одолжить и собрать, заслоняются паспортом, как рыцарским щитом, — «Да, офицер, стоящие на задних лапах медведь и феникс указывают, что я три года назад провёл лето на Марсе; четыре пантеры, идущие с поднятой правой передней лапой и смотрящие вправо, отмечают мой творческий отпуск на Каллисто; а этот единственной согнутый в дугу кит показывает, что я родился на Венере. Мой паспорт — моя истина; в нём душа моя отображена вся без остатка». В очереди следует вести себя самым безобразным образом, на какой вы способны, и не забывайте орать в те моменты, когда можно обойтись шёпотом. Вторгнитесь в личное пространство джентльмена позади вас, пока он пытается войти в приятный медитативный транс, коего любой гражданин Империи страстно желает, получив номер и ожидая, когда настанет его черёд припасть к груди бюрократии. По меньшей мере трижды спросите, как его зовут, чем он занимается, кого любил, о чём мечтает, на что надеется и какие ему случалось терпеть неудачи, как он предпочитает готовить говядину, если удаётся её достать, сколько костей он ломал, предпочитает ли мужчин, женщин или протейцев, есть ли у него планы на ужин и сколько раз он видел «Похищение Прозерпины». Едва он соберётся ответить на любой из этих вопросов, вмешайтесь с собственной хроникой стремлений и потерь, да не забудьте про говядину по-бургундски. Пока вы будете продвигаться в очереди, а очередь — продвигаться сквозь вас, мимо пройдут бесчисленные маленькие государства: вот тут у нас дама в ужасающем клетчатом колпаке умудрилась протащить тубу, невзирая на все ограничения по весу; вокруг неё собралась толпа, ей бросают монеты и хлеб, и, господи ты боже мой, в её руках туба звучит скорбно и нежно, вопреки своему предназначению. Стройный юноша с голосом хориста выводит трели, импровизируя со стихами под аккомпанемент её странного, печального, милого и жалобного горна. Вон там шесть или восемь путешественников в белых мехах и тюленьей коже колотят по своим сундукам на манер барабанщиков, ухают в такт и ухмыляются. Хотя сейчас февраль, семья поёт рождественские гимны, мило и чуть-чуть не в лад, потом переключается на обучающие песенки для запоминания алфавита и таблицы умножения, да на что угодно, лишь бы скоротать время и занять малышей. И когда наконец-то наступает ваш черёд, вы демонстрируете, на что способны, делаете официальное заявление, смотрите короткий информационный фильм и надеваете маску.