Рафаэль Лафферти - Лучшее [Сборник фантастических рассказов]

— Неба? Для толпы пустозвонов и их богини, той, что с сердцем и с костями пустыми?

— Ага, и посвежее. О, я хочу свежего-пресвежего Неба! — воскликнула Велкин.

— Свежесть — не наша категория, — возразил продавец Неба. — На самом деле, ты хочешь несвежего неба. Да-да, очень несвежего! Хорошо выдержанного, пронизанного собственной плесенью.

— Который из них, а? — поинтересовалась Велкин. — Как называется тот, из которого ты делаешь Небо?

— Красный мухомор.

— Разве это не просто ядовитый гриб?

— Нет, это больше, чем гриб. Это нечто таинственное. При повторной ферментации его яд превращается в наркотическое вещество.

— Фу, как банально — наркотик!

— Но не просто наркотик. В нем есть что-то еще, особенное.

— Да нет же, вовсе не наркотик! — протестующе произнесла Велкин. — Это освобождение! Это сокрушение мира! Это абсолютная высота! Это полет и сама отрешенность! Это венец всего! Это высокое искусство.

— Хорошо, девушка, это искусство. Это самое высшее и самое низшее из всего созданного.

— Да нет же, — снова запротестовала Велкин, — не из созданного. Не из рожденного и не из сделанного. Не могу подобрать слово. Это наилучшее из несозданного.

— Вот, бери, — проворчал продавец неба, — и ступай с миром. Что-то живот у меня крутит…

— Иду! — воскликнула Велкин — Но обещаю вернуться много-много раз!

— Не вернешься. За небом не возвращаются много раз. Вот и ты больше не вернешься. Хотя нет, может, еще разок. Да, пожалуй, еще разок.

На следующее утро они снова поднялись в Небо. Их последнее утро. Ну зачем говорить, что это утро последнее? Потому что время для них исчезнет. Будет последний бесконечный день, который не прервет ничто.

Они поднялись на самолете Бессмертный Орел, некогда носившем имя Сорокопут. За ночь он перекрасился и написал на себе новое имя и символы, часть из которых сразу и не понять. Бессмертный Орел всосал небо через топливопровод, ухмыльнулся, взревел и пошел вверх.

О, Небесный Иерусалим! Как он пошел!

Все они, без сомнения, достигли совершенства, ибо Небо им больше не требовалось. Теперь они сами были Небо.

— Мир такой крошечный! — зазвенел голос Велкин. — Городки — как мушиные пятнышки, а мегаполисы — как мухи.

— Экая несправедливость! — возмутился Икар. — Муха — низшее существо, а такое возвышенное имя носит.

— Это я мигом исправлю, — пропела Велкин. — Повелеваю всем мухам: сдохните!

И все мухи сдохли.

— Вот уж не думал, что ты сумеешь, — удивился Джозеф. — Что ж, несправедливость устранена. Теперь благородное имя мух наше. Нет больше мух, кроме нас!

Все пятеро, включая пилота Рональда Колибри, покинули борт Бессмертного Орла, на этот раз без парашютов.

— Ты как, справишься один? — спросил Рональд у беззаботного самолета.

— А то! — ощерился кукурузник. — Тут вроде поблизости летает другой Бессмертный. Так что одиночество мне не грозит.

Было безоблачно, а может, они теперь видели сквозь облака. А может, из-за того, что земля превратилась в крошечную капсулу, облака вокруг нее стали несущественными. Чистый свет лился со всех сторон: солнце тоже стало несущественным и утратило свою главную функцию источника света. Осталось чистое стремительное движение, не привязанное к пространству. Двигаясь стремительно, они никуда не перемещались — они и так были везде, в сверхзаряженном центре всего.

Чистый обжигающий холод. Чистая безмятежность. Грязная гиперстрасть Карла, а затем их общая страсть: необузданное неистовство в чистом виде. И во всем — ошеломляющая красота, спаянная со вздыбленным, как скалы, уродством, рождающим чистый экстаз.

Велкин превратилась в мифическое существо с кувшинками в волосах. И вовсе не обязательно говорить, что было в волосах Джозефа. Миллион лет или миллиард — одно вечно длящееся мгновение!

Но никакого однообразия, нет! Спектакли! Живые картины! Декорации! Сцены из фильмов! Они возникали исключительно ради этого момента — но возникали навсегда. Целые миры, созревшие в беременной пустоте: не только сферические, но и додекасферические, и гораздо более сложной формы. Не какие-то там жалкие детские семь цветов, а семью семь и еще раз по семь — вот сколько!

Ясные звезды, такие живые в ярком свете. Вы, видевшие звезды лишь в темноте, лучше молчите — вы ничего не видели! Астероиды, которые можно поедать, как соленый арахис, теперь стали метафорическими гигантами. Галактики — стадами буйных слонов. Мосты протягивались сквозь пространство, такие длинные, что их концы исчезали за границей скорости света. Чистейшие водопады, как по валунам, сбегали по скоплениям галактик.

Неумело забавляясь с одним из таких потоков, Велкин случайно погасила Солнце.

— Да и фиг с ним! — успокоил ее Икар. — По земным меркам минуло то ли миллион, то ли миллиард лет, и Солнце все равно уже гасло. И ты всегда можешь сделать другое.

Карл Влигер метал грозовые молнии в миллионы парсеков длиной и пытался ими, как хлыстом, подцеплять скопления галактик.

— А вы уверены, что наше время не вышло? — спросила Велкин с некоторым опасением.

— Время вышло само для себя, но к нам это не имеет отношения, — объяснил Джозеф. — Время — всего лишь метод подсчета чисел. Причем неэффективный, потому что числа, во-первых, ограничены, а во-вторых, счетовод неминуемо скончается, дойдя до конца серии. Один лишь этот аргумент доказывает бессмысленность подобной математической системы; она вообще недостойна рассмотрения.

— Значит, нам ничто не угрожает? — Велкин хотела определенности.

— Нет, разве что внутри времени, но мы-то вне его. Ничто не может воздействовать на нас, кроме как в пространстве, а мы — вне пространства. Прекрати, Карл! То, что ты делаешь, называется содомия…

— У меня в одном из внутренних пространств червь, и он меня беспокоит, — пожаловался пилот Колибри. — Он очень шустрый.

— Нет-нет, это невозможно. Ничто не может нам навредить, — уверенно повторил Джозеф.

— У меня тоже червь во внутреннем пространстве, только более глубоком, — сообщил Икар. — Это не в голове, не в сердце, не в кишечнике. Может, мое внутреннее пространство всегда было вне общего пространства? Мой червь не грызет меня, но он шевелится. Может, это просто усталость оттого, что я вне досягаемости чего бы то ни было?

— Откуда эти сомнения, друг мой? — проворчал Джозеф. — У тебя их не было мгновение назад, у тебя их не было десять миллионов лет назад. Так откуда они сейчас, когда нет никаких «сейчас»?

— Ну, что до этого… — протянул Икар (и миллион лет минул), — хотелось бы взглянуть на один объект из моего прошлого… (и минул еще один миллион лет)… он называется «мир».

— Ну так удовлетвори любопытство, — посоветовал Карл. — Или не знаешь, как сотворить мир?