Рафаэль Лафферти - Лучшее [Сборник фантастических рассказов]

— Сейчас мы сыграем с ней шутку, — объявила Велкин. — Когда ты на Небе, это можно сделать с чем угодно, и шутка будет явью. Я скажу, что капсула, которая была нашим миром, — ничто, пустяк. Смотрите, она исчезла! Потом я выберу другую капсулу, вон ту, например, и назову ее миром. И теперь именно в этот мир мы спустимся. Я поменяла один мир на другой, и он не знает, что с ним случилось.

— И все же он встревожен, — сказал Джозеф, раздувая ноздри. — Ты его взволновала. Неудивительно, что у него приступ неуверенности.

Они поднялись на триста тысяч метров над землей. Альтиметр не был рассчитан на такую высоту, но пилот Рональд Колибри приписал мелком по нескольку нулей к цифрам на шкале, и теперь показания соответствовали действительности. Велкин вышла наружу. Карл, Икар и Джозеф последовали за ней. Пилот Рональд Колибри тоже вышел, но вспомнил о своих обязанностях и вернулся в самолет.

На огромной высоте нет голубизны, кругом все черное и звездное. Из-за низкой температуры пространство испещрено трещинами и провалами.

Они нырнули вниз, пролетели сто тысяч метров за долю секунды и затормозили, смеясь. Прыжок взбодрил, мир

заиграл новыми красками. Они топали по облакам, и те отзывались звоном, как мерзлый грунт. То была родина инея, снежинок и зеркального льда. Здесь обитали творец погоды и сын его — ветер.

Они вошли в пещеру изо льда, смешанного с мореной [39] Морены — обломки пород, перемещаемые ледником, а также отложенные им осадки. , и нашли там вырезанные из оленьего рога топорики, а также кости хемициона [40] Хемицион — нечто среднее между собакой и медведем. Жил в эпоху миоцена. и угли, еще тлеющие. Ветры носились стаями — охотились в глубоких ущельях меж холодных фортианских [41] Чарльз Форт - американский исследователь непознанного, составитель справочников по сенсациям, предтеча уфологического движения. облаков, встречающихся только в самых верхних слоях атмосферы.

Они спустились ниже, где не было бури, и обнаружили там новое солнце и новый воздух. Их встретило бабье лето — глубокая осень Неба. Они нырнули еще ниже, минуя километры и тысячелетия. И попали в разгар небесного лета: воздух там был до того голубой, что подернулся фиолетовой патиной.

И снова вокруг них образовалось собственное пространство, и снова время остановилось. Время, но не движение! Движение продолжалось. Или вы не знаете, что даже ничто в пустоте может совершать движение? А уж тем более они, в центре собственной небесной сферы! Это был бешеный ритм; увлекающий вихрь; это была абсолютная безмятежность дикого движения.

Но разве движение — это не просто отношение пространства ко времени? Нет. Подобное представление очень популярно среди людей на земных шарах, и оно субъективно.

Здесь, за пределом влияния любых миров, движение безотносительно.

— Велкин, ты сегодня выглядишь как-то по-другому, — удивился Джозеф. — В чем дело?

— Не знаю. Замечательно быть разной, и я замечательная!

— Как будто чего-то не хватает, — задумался Икар. — Как минимум, не хватает изъянов.

— Икар, у меня их нет.

Они находились внутри самого главного и неизменного момента, и он никак не кончался, не мог кончиться, он все длился и длился. Что бы теперь ни происходило, оно будет происходить за скобками этого момента.

— Давайте-ка обсудим еще раз, — предложил Икар спустя некоторое время. (Нет-нет, ни времени, ни тем более некоторого времени в этом моменте не было; ну, разве что за скобками). — Надеюсь, это последнее обсуждение. Сейчас мы внутри собственного пространства, вне времени и движения. Но Земля, чем бы она ни являлась, приближается к нам с большой скоростью и высокой степенью вероятности.

— Но для нас она ничто! — вдруг возмутился Карл в своей хтонической, первобытной страсти. — Мы разнесем ее вдребезги! Мы разобьем ее как тарелочку для стрельбы! Как смеет она мчаться на нас, словно взбесившаяся собака? Стоять, мир! К ноге, псина! К ноге, я сказал!

— Мы говорим одному миру «Взойди!», и он восходит. Другому командуем «Рядом!», и он подчиняется, — высказался Икар, купаясь в расслабленном ритме Неба.

— Пока еще не совсем, — возразил Джозеф. — Завтра мы будем готовы, но пока еще нет. Возможно, мы разбили бы мир как тарелочку для стрельбы, если б захотели, но тогда мы перестанем быть его хозяевами.

— Но мы всегда можем создать другой мир, — резонно заметила Велкин.

— Безусловно, но этот — наша проверка. Мы сойдем к нему, когда он сядет, как собака. Мы не позволим ему наброситься на нас. Сидеть! Место, я сказал!

И стремительно приближающийся мир испуганно замер.

— Спускаемся, — объявил Джозеф. — Мы позволим ему подняться, только когда окончательно его разрушим.

(«И наклонили они небеса и сошли».)

И снова трое дернули за кольца. Парашюты вышелушились из рюкзаков, распустились и рванули стропы. Четверо скай-дайверов держались вместе, пучком, в их главном, неизменном моменте; но на подходе к земле их разбросало.

— Велкин, у тебя сегодня вообще не было парашюта! — В глазах Икара сквозило изумление с примесью страха. — Так вот чем ты отличалась от нас.

— Да, кажется, не было. А зачем брать с собой ненужные вещи? Не понимаю, зачем я вообще таскала это старье.

— Выходит, сегодня мы были готовы, но не знали об этом, — решился заявить Джозеф. — Хорошо, в следующий раз парашюты не берем. Все оказалось проще, чем я думал.

Ночью Велкин навестила мистера Фуртифа. Не обнаружив продавца на месте, она отправилась на его поиски. Окутанная облаком фунгоидных ароматов, она спускалась все ниже и ниже в гулкое и сырое подземелье. Она проходила по коридорам рукотворного происхождения, естественного происхождения и неестественного происхождения — последние были когда-то построены людьми, но со временем обветшали и превратились в очень странные глубинные пещеры. Велкин спустилась в беспросветную тьму, туда, где маленькие создания источают призрачный свет. Но свет этот был обманчив, как, впрочем, и сами создания: мертвенно-бледный разросшийся мицелий, карикатурные ложные шампиньоны, уродливые сморчки, гадкие бледные поганки. Подслеповатыми фонариками светился в темноте молочно-серый млечник; голубовато-белым отсвечивала хитрая говорушка и желтоватым — белый мухомор. Нездоровый призрачно-белый свет исходил от самого опасного и необычного из всех — красного мухомора. Его-то и собирал крот.

— Крот, дай то, что лучше хлеба, для лихой бригады Неба, для русалки воздушных потоков, королевы полетов высоких! — Слова Велкин отозвались громом в стоячем воздухе подземелья.

Она все еще парила в Небе, но оно уже оставляло ее, и прикосновения унылой реальности становились все грубее.