Джек Вэнс - Лунная Моль и другие рассказы

«Любопытно! – пробормотал Люк. – Очень любопытно. И каким образом вы добавляете свои „меморандумы“ к общему потоку информации?»

Проворно прихрамывая, Додкин направился к монитору и подозвал Люка: «Выходные данные из хранилищ появляются вот здесь. Я ввожу с клавиатуры и вставляю дополнительный текст так, чтобы помощник главного клерка мог его видеть».

«Замечательно! – Люк вздохнул. – Человек с вашим блестящим интеллектом должен был бы занимать высокий ранг в перечне статусов».

Додкин смиренно покачал седой головой: «У меня нет таких устремлений, да и способностей достаточных нет. Меня хватает только на то, чтобы выполнять простые обязанности смотрителя – и то я с ними едва справляюсь. Я начал бы получить пенсию уже завтра, но главный клерк Архива попросил меня поработать еще немного, пока он не найдет мне замену. Кажется, никому из клерков не хочется работать здесь, внизу – им не нравится тишина».

«Может быть, этот вопрос удастся решить быстрее, чем вы думаете», – сказал Люк.

Люк Грогач неспешно шагал вдоль блестящей трубы туннеля; чередующиеся бледные и темные кольца, вызванные рефракцией освещения, по-прежнему создавали иллюзию двухмерной мишени. Впереди было заметно движение – блестел металл, бормотали голоса. Туннелепроходческая бригада №3 простаивала, переминаясь с ноги на ногу.

Федор Мискитмен взмахнул рукой с не характерной для него горячностью: «Грогач! За работу! Ты задерживаешь всю бригаду!» Мясистое лицо бригадира порозовело от гнева: «Мы уже опоздали на четыре минуты!»

Люк неторопливо приближался.

«Шевелись! – взревел Мискитмен. – Что здесь, по-твоему – прогулочная набережная для целующихся парочек?»

Люк только замедлил шаги. Угрожающе набычившись, Федор Мискитмен не сводил с него глаз. Люк остановился прямо перед ним.

«Где твоя лопата?» – спросил Мискитмен.

«Понятия не имею, – отозвался Люк. – Я пришел на работу. Выдавать инструменты – ваше дело».

Федор Мискитмен не верил своим ушам: «Разве ты не отнес лопату на склад?»

«Отнес, – подтвердил Люк. – Наверное, она все еще там. Если хотите, можете забрать ее оттуда».

Мискитмен открыл рот и заорал: «Убирайся! Ты уволен!»

«Как вам угодно, – ответил Люк. – Вы – бригадир, вам решать».

«И не возвращайся! – ревел Федор Мискитмен. – Сегодня же подам отчет о твоем увольнении. Ты не получишь повышение статуса за мой счет, даже не надейся!»

«Статус? – Люк рассмеялся. – Давайте, давайте! Сделайте меня младшим исполнительным работником. Вы думаете, меня это беспокоит? Нисколько. И я скажу вам, почему. Предстоят изменения. Когда вы заметите, что Город стал не таким, как раньше, вспомните обо мне».

Люк Грогач, младший исполнительный работник, прощался с выходящим на пенсию смотрителем подготовительного пункта. «Не благодарите меня, – говорил Люк. – Я устроился здесь по своему собственному желанию. По сути дела… нет забудьте об этом. Поднимитесь на поверхность, посидите на солнышке, подышите свежим воздухом».

Наконец Додкин, обрадованный и в то же время опечаленный, в последний раз ушел, прихрамывая, по затхлому коридору к стучащей бегущей дорожке.

Люк остался один в подготовительном пункте. Ему казалось, что он слышит неуловимый шорох непрерывного потока информации. За стенами переключались миллионы реле, электронные сообщения струились по кабелям, разветвлялись и сливались, микрокомпоненты и осажденные контактные схемы кипели бурной деятельностью. Выходные данные ползли черными символами по желтой пленке монитора. Рядом стояла клавиатура.

Люк уселся перед монитором. Чему следовало посвятить его первую «поправку»? Освобождению нонконформистов? Правилу, требующему, чтобы руководители туннелепроходческих бригад приносили и выдавали инструменты подчиненным? Увеличению ежемесячного кредита для младших исполнительных работников?

Поднявшись на ноги, Люк погладил подбородок. Власть! Ее следовало использовать бережно, мало-помалу. Зачем нужна власть? Чтобы приобрести роскошные привилегии? Да, разумеется, этим он непременно займется, применяя самые изобретательные методы. Но помимо этого – зачем? Люк подумал о миллиардах мужчин и женщин, живущих и работающих в Организации, взглянул на клавиатуру. У него была возможность формировать условия их существования, влиять на их образ мыслей, разрушать структуры Организации. Мудро ли это? Правильно ли это? Забавно ли это, в конце концов?

Люк вздохнул. Он представил себе, что стоит на высокой террасе, откуда открывался вид на Город. Люк Грогач, председатель Совета директоров. Вполне возможно и даже целесообразно. Мало-помалу, одна за другой, соответствующие «поправки» сделали бы свое дело… Люк Грогач, председатель Совета директоров. Да. Сгодится для начала. Но действовать следовало деликатно, исключительно осторожно…

Люк сел перед клавиатурой и начал вводить текст своей первой «памятной записки».

Жилую яхту строили согласно высшим стандартам сиренезского мастерства – другими словами, настолько близко к совершенству, насколько мог оценить человеческий глаз. В обшивке из навощенного темного дерева не было заметных стыков, платиновые заклепки отполировали заподлицо. Как этого требовали местные представления о стиле, массивная плоскодонная яхта не уступала остойчивостью суше и в то же время не выглядела грузной или проседающей. Нос выпячивался, как лебединая грудь, корма высоко поднималась, а затем загибалась вперед, чтобы поддерживать чугунный фонарь. Двери вырезали из горбылей крапчатого черновато-зеленого дерева, ажурные оконные переплеты застеклили квадратными кусочками слюды, окрашенными в розовый, голубой, бледно-зеленый и фиолетовый цвета. Носовую часть отвели для подсобных помещений и рабов, а посередине судна находились пара спальных кают, трапезный салон и гостиная с выходом на смотровую палубу кормы.

Такова была яхта Эдвера Тисселя, но она не вызывала у него ни удовлетворения, ни гордости. Яхта обветшала. Ковры протерлись и потеряли ворс, резные ширмы покрылись щербинками, носовой чугунный фонарь проржавел. Семьдесят лет тому назад первый владелец, принимая яхту, оказал тем самым честь ее изготовителю и самому себе; сделка (процесс гораздо более многогранный, нежели просто вручение и получение) повысил престиж обеих сторон. Но то были дела давно минувших дней; теперь яхта не придавала никакого престижа. Эдвер Тиссель, проживший на Сирене всего лишь три месяца, сознавал ущерб, нанесенный его репутации, но никак не мог его возместить: ничего лучше этой старой яхты ему не предложили. Он сидел на корме, практикуясь в игре на ганге – напоминающем цитру инструменте чуть больше ладони длиной. В ста метрах поодаль спокойный прибой плескался у белого пляжа; дальше, на фоне темнеющей в небе зазубренной гряды холмов, начинались джунгли. В зените сиял дымчатый, словно прикрытый паутиной белый диск Мирейи; поверхность океана отливала обширными пятнами жемчужного блеска. Тиссель привык к этому пейзажу, но он ему не так наскучил, как ганга, струны которой он перебирал уже два часа, наигрывая сиренезские гаммы и аккорды, пробуя составлять простые гармонические последовательности. Наконец он отложил гангу и взял в руки зачинко – небольшой резонатор со множеством клавиш для пальцев правой руки. Нажатие клавиш пропускало воздух через щели с язычками, проделанные в самих клавишах, производя примерно такие же звуки, как у гармоники. Тиссель сыграл несколько быстрых гамм, не допуская почти никаких ошибок. Из шести инструментов, которыми стремился овладеть Тиссель, зачинко оказывал наименьшее сопротивление (за исключением, разумеется, химеркина – щелкающего, хлопающего, стучащего устройства из дерева и камня, применявшегося исключительно при общении с рабами).