Андрей Геращенко - Пронзая время

Спина царя вздрогнула, но он продолжил свой путь. Князь Одоевский услужливо распахнул перед ним двери пыточной.

— За язык твой поганый! — палач кулаком-обухом ударил по моей голове, и в глазах вспыхнули и расцвели алыми брызгами звёзды.

— Пусть бунтовщик покается и принесёт государю все вины, — услышал я голос князя Одоевского, когда очнулся.

— Допросить с пристрастием?

— Говорят, у вора много злата скрыто — припрятал, злодей!

— Добро надо вернуть, — согласился боярин. — Фролку спросите — его брат сговорчивее будет.

— Трусливее! — подал голос палач.

— К тебе попадёшь, не таким ещё голосом запоёшь, — захихикал рыжебородый дьяк.

— Сегодня на лобном месте помост поставили для воров, — сказал один из помощников палача.

— Завтра обоим голову с плеч! — дьяк довольно потёр руки.

Он оглянулся на меня и, увидев, что я уже открыл глаза и слушаю, спрятал злорадную улыбку:

— Что, Стенька, будешь рассказывать о своём воровстве и есаулах-разбойничках? Молчишь?

— Они все молчат, — задумчиво проговорил Одоевский. — Долгорукий рассказывал, как в Темниковском уезде захватил бунтовщиков, а главарём у них оказалась баба. Алёной назвалась. Долгорукий её на костёр посадил, а она, ведьма, и на огне горела, но молчала. Истинная ведьма!

— Да-а-а! — протянул дьяк и задумчиво посмотрел на свой пояс, где висела его вапница.

— Такой же был и Илья Иванов, — встрял в разговор тучный боярин, сидевший на лавке.

— Много их было, — подтвердил Одоевский и посмотрел на меня: — Скольких людей взбаламутил, сколько крови пролил, антихрист окаянный!

— С вами разве сравнишься?! — отозвался я. — Наслышан я, как вы в Галиче зверствовали, нижегородские, а главный ваш палач — князь Долгорукий. Не судьба мне была с ним в бою встретиться — вот у кого руки в крови! — кричал я.

Меня стала бить нервная дрожь, а на глаза постепенно наплывал красный туман.

— Эх, жаль, что не добрался до вашего главного палача, — я стал подниматься с пола, но на меня бросились помощники палача.

— Всех вас надо с раската, как Прозоровского, а первыми — Долгорукого, Барятинского, Ромодановского и, конечно же, государя вашего! — я пробовал вырваться из цепких рук подручных, но судороги неожиданно скрутили моё тело, наполнили его болью и стали рвать на части.

Под Симбирском стояла грязная, дождливая осень. Господи, сколько времени я потерял напрасно возле его стен! Всё зря. Отступить не мог. Везде, где я был до этого, ко мне приходила победа, была свобода людям, настоящая воля! Воевода Милославский оказался хитрее прочих. Он надёжно укрылся за стенами Малого города на вершине горы. В центре Симбирска высился мощный кремль — толстые, рубленые стены с башнями по углам, большой запас пушечного зелья, съестных припасов. Воевода готовился с лета, ждал меня и надеялся на помощь воеводы Барятинского. Барятинский кружит под городом, выжидает — я никак не могу навязать ему бой, только короткие стычки. Он всегда уходит. Добить же его мне мешает неприступный камень за спиной — попал в клещи!

С народным войском было всё больше хлопот. Закалённых казаков, прошедших огонь и воду, было мало и явно не хватало. Крестьяне приходили и, немного повоевав, вновь уходили, шастали по лесам, жгли помещичьи усадьбы в своих волостях и, думая, что навсегда избавились от боярского ярма, на этом успокаивались. Уходили по ночам, низко поклонившись шатру, в котором спал батька-атаман. Утром на смену ушедшим приходили новые, вооружённые косами и дубинами. Сила при мне была большая и неуёмная, но совершенно не обученная ратному делу. Их сплачивала только ненависть к боярам и воеводам. У бояр была своя ненависть и страх перед осмелившимися взбунтоваться холопами. Ненависть сталкивалась с ненавистью, как волна с волной на морском берегу. Люди — всегда люди. Если бы мы оставались все вместе, держались друг за дружку, нас никакая сила не смогла бы перебороть. Поодиночке нас разбили, поодиночке переловили и поодиночке же стали вешать…

Чертёнок маялся у дверей, боялся подойти, а я, хмурый и злой, сидел на лавке в горнице, кутался в овчинный полушубок. Начало октября выдалось холодным, изба не топилась и кругом бродили ледяные сквозняки.

— Докладывай, нечего там топтаться! Выпей вина! — я кивнул на полную яндову, стоящую на грязном, неубранном столе.

Чертёнок несмело шагнул к столу, плеснул себе в чарку вина, выпил, вытер усы и выпалил:

— Бьём Милославского, батька!

— Уже месяц бьём! — процедил я сквозь зубы, чувствуя, как приливает к лицу кровь и где-то внутри начинает колотиться сердце от кипучей ненависти к обороняющемуся воеводе. — На кол посажу! — обещал я больше себе, чем казаку, расправу над воеводой. — Уже четыре раза штурмовали кремль и никакого толку. Надо его взять, Чертёнок — ещё несколько недель и под кремлём никого не останется, все разбегутся! — я схватил яндову и припал к терпкому монастырскому вину, вернул полупустой сосуд на стол и покосился на Чертёнка. — Крестьяне зимовать по домам разойдутся. Повязали нас крепким узлом бояре, никак не разойтись. Чьи люди ушли сегодня под Казань?

Чертёнок промолчал.

— Не любят крестьяне воевать на чужом месте — думают, что всех своих бояр уже победили. Не успеем взять кремль, на помощь Барятинскому подойдут люди Урусова и Долгорукого, — я поднялся, скидывая на лавку полушубок. Сегодня сам поведу людей на приступ.

— Нельзя тебе, атаман, там быть.

— Слишком бережёте своего атамана — бабой сделали, а не атаманом! — я снял со стены саблю, подвесил, поднял с лавки два пистоля и сунул их за пояс.

— Неровён час, г…

— Что?! — резко спросил я.

— Ранят, — Чертёнок уставился в пол.

— Молчи — сами говорите, что вашего атамана ни пуля, ни сабля не возьмут! Мол, заговорённый он — может, если захочет, обернуться ясным соколом или серым волком! — я прошёл через горницу и ударил в дверь.

Она распахнулась, и в избу влетел холодный осенний ветер. Я сразу же увидел бегущего к избе казака.

— Батька, Барятинский опять подходит к Симбирску!

— Неймётся, значит, воеводе?! — заскрипел я зубами. — Сегодня я с ним покончу! Чертёнок, зови Ивана Ляха, Мишку Харитонова, Петра Еремеева — пусть людей собирают! Дадим бой воеводе!

Бой произошёл у речки Свияги, в двух верстах от Симбирска… Конница понеслась навстречу боярским всадникам с гиканьем и удалым свистом, загремели пистоли, но их тут же заглушил пушечный грохот.

— Вперёд, соколы — молодцы-удальцы! — весело кричал я, размахивая саблей и увлекая вперёд конницу. — Сегодня расправимся, наконец, с Барятинским! — шептал я себе под нос.