Йен Макдональд - Дорога запустения [= Дорога отчаяния] [litres]

После четырех пещерных суток размышлений и решений Таасмин Манделья проголодалась и вернулась на Дорогу Запустения, в трактир, за тарелкой ягнятины с чили. Ее ореол сиял нестерпимо для глаз. Она обнаружила, что городок кишит строителями в желтых касках, разъезжающих на больших желтых бульдозерах и больших желтых экскаваторах. Большие желтые авиатранспорты сгружали двадцатитонные партии предварительно напряженных стальных балок, большие желтые товарные составы распределяли предварительно подготовленный бетон и строительный песок по маленьким желтым контейнерам.

– Какого дьявола тут творится? – сказала Таасмин Манделья, бессознательно воспроизведя приветственные слова мэра. Она нашла Кадиллака Духновенного: тот наблюдал за заливкой фундамента. На нем были желтый комби и желтая каска. Такую же каску он выдал Таасмин.

– Вам нравится?

– Что именно?

– Град Веры, – сказал Кадиллак Духновенный. – Духовный хаб мира, место паломничества и обретения для всех ищущих.

– Чего?

– Ваша базилика, госпожа. Наш подарок вам: Град Веры.

– Я не хочу базилики. Я не хочу Града Веры, я не хочу быть хабом духовного мира, обретением для всех ищущих.

Над их головами качалась под приземлявшимся транспортным легкачом партия строительных балок.

– Откуда на все это взялись деньги? Ну-ка, расскажите.

Глаза Кадиллака Духновенного наблюдали за строительством. По выражению лица старика Таасмин поняла, что тот видит завершенную базилику.

– Деньги? Ах да. Как вы думаете, почему это место называется Градом Веры?

Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной и Король Свинга прогуливались как-то по белладоннской улице Томболовой; вдруг Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной застыл на месте, увидев уличную часовенку, что вклинилась между клубом мужского стриптиза и темпура-баром.

– Гляди, – сказал Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной. Перед девятиконечной звездой св. Екатерины молилась молодая женщина, ее губы двигались, шепча беззвучные литания, и когда она обращала взор к небесам, в ее зрачках отражалось пламя свечей. Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной и Король Свинга смотрели, как она завершает молитву, зажигает благовонную палочку и пришпиливает просьбу к дверному косяку.

– Я влюблен, – сказал Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной. – Она должна быть моей.

Ее звали Санта-Экатрина Сантэстебан. Мягкая оливковая кожа, волосы и глаза черные, как тайник у самого сердца. Она жила с матерью, отцом, четырьмя сестрами и тремя братьями, котом и певчей птичкой в квартире над Лавкой Специй, Приправ и Пряностей Чамбалайи в переулке Депо. За годы жизни над м-ром Чамбалайей кожа Санта-Экатрины заблагоухала специями, приправами и пряностями. «Я женщина с перчинкой», – часто шутила она. Она любила шутить. Она любила смеяться. Ей было одиннадцать лет. Лимааль Манделья влюбился в нее безумно.

Вдыхая ароматы кардамона, имбиря и кориандра, он улочками и переулками дошел до ее дома над лавкой м-ра Чамбалайи и там, почтительно склонившись перед ее отцом, матерью, четырьмя сестрами и тремя братьями, котом и певчей птичкой, попросил ее руки. Через десять дней они поженились. Шафером был Гленн Миллер; выйя из загса, жених и невеста сели в ожидавшего рикшу под навесом из поднятых киев. Оркестр Гленна Миллера следовал за свадебной процессией на специальном помосте аж до станции Брам-Чайковский и, когда жених с невестой садились на поезд, играл подборку величайших своих хитов. Их осыпали рисом и чечевицей, им желали самого лучшего, бумажки с молитвами и добрыми знамениями прибивали к кузову рикши и обшивке вагона. Лимааль Манделья улыбался, одной рукой махал толпе, другой сжимал руку жены, и тут ему подумалась залетная мысль.

То был единственный его иррациональный поступок.

Но иррациональности вокруг становилось все больше. Она подбиралась к нему много месяцев; чуть приостановила движение, когда он победил дьявола, а потом сомкнула ряды вновь. В миг между клубом мужского стриптиза и темпура-баром она нанесла удар и связала себя с ним через Санта-Экатрину… Счастливо живя с женой, первым сыном Раэлем-мл. и младшим сыном Кааном, Лимааль Манделья стал блаженно слеп и не заметил, что Бог готовит его к Главному.

Одолев Анти-Бога, Лимааль Манделья правил Снукерным царством абсолютно и неоспоримо. Поскольку никто не мог его победить, никто с ним и не играл. Его дисквалифицировало, по сути, собственное совершенство. Городские и Провинциальные, даже Континентальные и Мировые Чемпионаты проходили без его участия, чемпионам присуждали титулы «Мастер Белладонны, не считая Лимааля Мандельи» или «Чемпион-Профессионал Солнцеворотной Посадки, оставляя Лимааля Манделью за скобками».

Лимаалю Манделье было по барабану. Время, не потраченное на матчи, он дарил прекрасной жене и детям. Время, не потраченное на матчи, иррациональность использовала, чтобы просочиться в его душу.

Когда в снукерном сообществе Белладонны прошел слух о человеке, бросающем вызов превосходству Лимааля Мандельи, все решили, что этот человек – кто-то или что-то совершенно из ряда вон. Возможно, Сам Панарх вложил кий в свою двигавшую галактиками руку, дабы смирить гордеца…

Ничего подобного. Соперник был неинтересным, серым как мышка человечком; носил очки вверх ногами и, стараясь успокоиться, нервничал, как помощник клерка в большой корпорации. Тут и делу конец, если бы не любопытный факт: некогда человечек покрошил жену на меленькие кусочки, сделал из них гамбургер и в качестве наказания был превращен в телесного проводника проецируемой личности компьютера РОТЭХа Анагностаса Габриэля. Он стал психонамбулой, обиманом, тварью из детских страшилок.

– Сколько? – спросил Лимааль Манделья в задней комнате Джаз-Бара Гленна Миллера, ибо он был игроком, талант которого жестко привязан к чувству места.

– Тридцать семь фреймов, – ответил Каспер Молокодамед, обиман. Ставки не обсуждались. Они не имели значения. На кону – титул Величайшего Снукериста За Всю Историю Вселенной. Подбросили монету, и Лимааль Манделья разбил треугольник, начав первый из тридцати семи фреймов. Снукер – игра в высшей степени рациональная, Лимааль Манделья догадался об этом задолго до того, как Матч-Бол О’Рурк показал ему судьбу, которую он отказался принять. Но Анагностас Габриэль и был воплощенной рациональностью. Для его сверхпроводящей души шары на столе ничем не отличались от балета орбитальной техники, начиная с датчиков размером с виноградину и заканчивая хабитатами по десять километров в диаметре; хореографию для них Анагностас Габриэль сочинял в порядке рутины. Для каждого движения кия Каспера Молокодамеда малюсенький фрагментик компьютивной мощи точно рассчитывал вращение, импульс и инерцию. В глоссолалии Анагностаса аналогов «везению» не было. Раньше всегда случались удачный флюк или случайная ошибка противника, дававшие Лимаалю Манделье возможность выиграть фрейм; суммарная груда невезения деморализовывала и обрекала противника на провал, но компьютеры не деморализуются и не ошибаются. Лимааль Манделья всегда полагал, что везению против умения не выстоять. Теперь ему доказывали, что он прав.