Йен Макдональд - Дорога запустения [= Дорога отчаяния] [litres]

– Было обнаружено, что красные пески в регионе вокруг изолированного поселения Дороги Запустения содержат феноменально высокий процент оксидов железа, то есть песок, по сути, почти чистая ржавчина. Цель проекта – изучить средства эксплуатирования этого ресурса посредством бактериологического воздействия на ржавый песок, чтобы его было легче перерабатывать. В этом отчете – вся информация, сэр.

– Очень любопытно, м-р Марголис.

На гибельный миг сердце Микала Марголиса будто гикнулось. Менеджер-Директор Проектов и Развития Северо-Западного Четвертьшария повернулся к нему лицом. Сначала Микал Марголис не узнал изящного юношу – гладкого, властного, опасного, ничуть не пухлого и не ноющего, каким Микал Марголис его запомнил.

– Бог ты мой. Джонни Сталин.

– Акционер 703286543.

Микал Марголис стоял, ожидая полицейских Компании. Он ждал, и ждал, и ждал. Потом сказал:

– Ты, что ли, никого не вызовешь?

– Нет необходимости. Ваши бумаги…

– Что мои бумаги?

– Хочу их посмотреть. Если они стоили того, чтоб вы вышли из-за стены и устроили этот фарс – ох, я знаю о вас все, м-р Марголис, просто вот все, – значит, их стоит посмотреть.

– Но… – Но вы осужденный убийца и Внештатник… М-р Марголис, мой отец был придурок, останься я на Дороге Запустения, был бы нищим фермером, а не бизнесменом и промышленником. То, что вы могли сделать в прошлом с моей семьей, – всего лишь прошлое. А теперь покажите бумаги. Я правильно понимаю, ваши выводы подтверждены полновесным минералогическим, химическим, биологическим и технико-экономическим анализом?

Микал Марголис повозился с украденным портфелем, и стол Менеджера-Директора Проектов и Развития Северо-Западного Четвертьшария украсил ковер бумаг. Уголки документов Микал Марголис придавил маленькими пресс-папье в форме голых мальчиков, лежащих на спине с задранными ногами.

– Я подарю ей землю, – сказал Умберто Галлачелли, сиестируя на кровати; его голова лежала на кипе заношенных трусов. – Она достойна всей земли, никак не меньше.

– Я подарю ей море, – сказал Луи Галлачелли, повязывая перед зеркалом галстук-шнурок. С тех пор, как пожаловали паломники, бизнес оживился. – Она так похожа на море: безбрежная, строптивая, неугомонная, но и уступчивая. Море – для нее. – Он взглянул на Эда Галлачелли, замасленного и погрузившегося в чтение «Механика-Практика». – Эй, Эдуардо, а что ты подаришь нашей прекрасной жене на день рождения?

Не произносивший ни слова всуе Эд Галлачелли опустил журнал и едва заметно улыбнулся. Той ночью он укатил на Меридиан-Экспрессе, не сказав братьям, когда вернется. До двадцатого дня рождения Персеи Голодраниной оставалось семь дней. Эти семь дней прошли в суматохе. Луи Галлачелли прокурорствовал по шестнадцать часов в суде мелких тяжб Доминика Фронтеры: паломники привезли с собой мелкие преступления и мелких преступников, и хотя мэр на пару с затюканным юристом рассматривали по пятьдесят дел в сутки, арестный дом всегда был забит до отказа. Три благодушных констебля, прикомандированных к Доминику Фронтере от полицейского управления Меридиана, наплыв мелкой преступности едва сдерживали.

Умберто логично перешел от фермерства к недвижимости. Сдавать поля в аренду оказалось прибыльным делом, и он завел общий бизнес с Раэлем Мандельей: голый камень и песок превращались в пахотную землю и сдавались по чуть менее, чем грабительские, ставкам. Даже Персею Голодранину так завалило работой, что она набрала людей и думала, не снять ли домик на той стороне переулка с целью расшириться.

– Бизнес цветет, – заявляла она завсегдатаям и кивала в направлении пришибленных благочестивых паломников, что сидели по углам, пили гуайявицу и лелеяли чистые помыслы о Госпоже Таасмин. – Бизнес цветет. – А еще Севриано и Батисто выскальзывали из дома каждую ночь в один и тот же час, и Персея Голодранина смотрела на них, вздыхала и удивлялась, как же они вымахали всего за девять лет. Дьявольской красотой и распутным обаянием мальчики пошли в отцов. На Дороге Запустения не было девчонки, не мечтавшей переспать с Севриано и Батисто, причем желательно одновременно. Памятуя об этом, мать звала их к стойке, кудахтала над ними, приглаживала черные кудри, которые сразу встопорщивались вновь, и, пока никто не видит, совала пакетики с мужскими противозачаточными таблетками в карманы их рубашек.

Девять лет. Даже время стало каким-то другим. Тоска по прошлому – так уж точно. Вдруг Персея Голодранина поняла, что через пять дней наступит ее двадцатый день рождения. Двадцать лет в обед. Половина жизни. После двадцати вперед смотреть нечего. Забавно, как летит время. Ах: летит. Персея Голодранина не думала о полетах… она и не помнила, как долго. Заноза вытащена, но ранка-то свербит. Она не пилот. Она хозяйка трактира. Отличная хозяйка. Профессия, уважаемая не меньше пилота. Так убеждала себя Персея Голдранина. Когда люди говорят о паломничестве на Дорогу Запустения, они говорят о трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д». Этим стоит гордиться, сказала она себе, но в глубине души понимала, что летала бы с куда большим удовольствием.

Тут она осознала, что перед ней стоит клиент.

– Простите. Эк я размечталась.

– Все в порядке, – сказал Раэль Манделья. – Еще два пива. Твой беглый муженек не появлялся? Умберто говорит, три дня прошло.

– Куда он денется. – Эд – черный клон в помете. Его братья жаждут успеха и становятся адвокатами и риелторами, а Эд довольствуется сараем, где чинит всякую мелочь и не берет за эту привилегию денег. Милый Эд. Где же он? Забрезжил двадцатый день рождения, и Умберто с Луи закатили для жены завтрак-сюрприз с тортами, вином и гирляндами. Эда все не было.

– Бродяга никчемный, – сказал Умберто.

– Что это за муж такой, что его нет на дне рождения жены? – сказал Луи. Они вручили Персее Голодраниной подарки.

– Я дарю тебе землю, – сказал Умберто, фермер с черными от земли пальцами, и дал жене бриллиантовое кольцо, изготовленное вручную ювелирами-карликами Яззу.

– А я дарю тебе море, – сказал Луи и протянул жене путевку на Наветренные острова в Аргирском море. – Десять лет ты трудилась без отдыха. Теперь сможешь отдохнуть сколько захочешь. Ты это заслужила. – И они оба ее поцеловали. А Эда все не было.

Потом Персея Голодранина услышала шум. Не очень громкий: он легко затерялся бы в счастливом гаме завтрака-сюрприза, если б она не слышала его все эти десять лет. Шум нарастал, но слышала его по-прежнему она одна. Будто пораженная влечением к Архангельским, она встала. Звук звал из трактира на улицу. Теперь она понимала, что это за шум – двойной двигатель «Майбах-Вуртель» в толкающе-тянущей конфигурации. Персея Голодранина прикрыла глаза от солнца и пригляделась. Вот он, вылетает из солнца: неприметная черная соринка становится птичкой-невеличкой, ястребом, вопящим ревущим пилотажным самолетом «Ямагути и Джонс» с двойным двигателем и мчится у нее над головой, и она стоит в облаке пыли и камешков, поднятом завихрением от винта, и смотрит, как самолет поворачивает. Она видит, как Эд Галлачелли машет ей с пассажирского места, тихий Эд, путаный Эд, всем всегда довольный Эд. С этого момента Персея Голодранина любила его, только его и никого, кроме него, ибо из всех ее мужей он один узнал ее настолько, чтобы подарить то, чего она желала больше всего. Умберто дал ей землю, Луи – море, но Эд вернул ей небо.