Яна Завацкая - Перезагрузка

– Время ли сейчас думать о школе? Наше собственное существование пока находится под вопросом – командование знает, о чем я говорю. А мы возьмем себе ещё и детей! Детьми должны заниматься их родители. У нас боевая часть, и это и для детей опасно – мы ведь собой по сути мишень представляем, и нам просто некогда, и ресурсов нет. Потом ещё выяснится, мы этих детей кормить должны… Ведь деток жалко, они голодные, а у нас вроде как полные котлы варят – а то, что мы и сами ходим впроголодь, не каждому с улицы ясно. И наконец, проблема безопасности – этих детей нужно впустить на территорию. Те, что постарше, вполне могут представлять угрозу! Плюс учителя придут, и кто знает, кто под видом учителей…

Группа вокруг Кавказа забурчала одобрительно. У меня аж живот подвело. Не нравится мне все это, ох, не нравится. То, что у Кавказа свое противоположное мнение по каждому вопросу – даже по мелкому – это бы ладно. Но эта постоянная толпа вокруг него, которая смотрит в рот и абсолютно во всём его поддерживает! Даже не понимаю, как они так могут, по мне это – унижение. Иволга и Ворон так себя не ведут, и такой толпы вокруг них нет. Им каждый может возразить и возражает.

– Думать о школе, об образовании всегда время, – ответила Иволга, – что же касается проблем с безопасностью, то надо продумать комплекс мер…

Все заспорили. Теперь мне было четко видно, что большинство полностью за предложение Иволги, особенно те, у кого есть свои дети. Но группа Кавказа держалась, как всегда, очень сплочённо. Практически все там были из его роты. Кстати, довольно многие из его роты в другие перевелись, особенно девушки… Наверное, не могут в этой атмосфере всеобщего согласия и сплоченности существовать. Прямо на секту похоже, только вместо старца Афанасия – ротный командир.

В конце концов Ворон объявил голосование, и конечно, большинство проголосовало за школу. Постановили выделить им зал во втором корпусе, который как раз недавно отремонтировали. Помочь с мебелью – детям на чём-то сидеть надо. У Семёнова, сидящего у края трибуны, было такое лицо – потрясённое, даже слёзы лились по морщинистым щекам. Хороший он все-таки мужик, подумала я. Читать я научилась сама, до школы, но до сих пор вспоминаю, как Семёнов рассказывал нам – про природу, про то, как люди раньше жили. Как задачки решали на доске. Хорошо, что мы ему поможем, и что теперь школа у нас будет. И Дана там тоже будет учиться.

Я вышла с собрания, погруженная в разные мысли, побрела к хоздвору, где у нашего отделения сегодня был наряд. За углом послышался голос Кавказа – зычный, хотя Кавказ на сей раз говорил тихонько. Будто специально понижая голос.

Я услышала слово «Ворон» и остановилась.

Что-то подтолкнуло меня – не иди дальше. Все отлично слышно и из-за угла.

– … то, что делает Ворон – намеренное разрушение ГСО. Вы вообще многого о нем не знаете. Я тоже вначале не знал и думал, что всё это у него бескорыстно, от широты душевной…

Кто-то задал вопрос – я не расслышала. Кавказ ответил.

– Нет, я не думаю, что он обогатился. Тут другие мотивы. Жажда власти. Садизм. На всё это можно по-разному посмотреть: благородный бывший сержант защищает горожан от бандитов… или он организовал свою собственную дружину, только более эффективную, заманил в неё тех, кому в обычных дружинах ничего не светит – и неплохо конкурирует с другими. Кстати, он всегда сам питался за счет ГСО. Чем не способ выжить? Нет, я не думаю, что это честно.

Ему что-то ещё сказали, и снова я услышала только ответ.

– Вы просто многого не знаете. Я тесно с ним общаюсь. Такого наслушался, и такое увидел, что никому не пожелаю. На самом деле это очень опасный человек.

У меня даже ноги подкосились. Ворон – нечестный? Живет за счет ГСО? Жажда власти и садизм? Да как у него язык поворачивается…

Внезапно я почувствовала себя глубоко несчастной. И еще – что никогда уже у нас не будет, как прежде. Что-то похожее было, когда предала Пуля. Но гораздо в меньших масштабах. Теперь, выходит, целая группа, может, вся вторая рота думает о Вороне – а значит, о нас всех – вот такие гадости… Только они, значит, правильные, а мы? Мы так, садисты, рвущиеся к личной выгоде. Я никогда не отделяла себя от Ворона.

И ещё – мне было непонятно, что же теперь с этим делать. На ватных ногах я поплелась к хоздвору, и лишь по дороге смогла как-то уговорить себя помолчать до поры до времени. Сделать обычное лицо и ничего не выдавать своему отделению.

Моё отделение занималось углём – один из копарей с нами расплатился так, ему возил кто-то из Коркина, где, говорят, уголь снова добывали. Вчера кучу растопки завалил снежок, надо было его почистить и перенести ценность в сарай. Мои ребята разобрали лопаты и тачки, галдели потихоньку. Я велела начинать работу, и сама взялась за носилки – тачек не хватало. Чума подхватила другой конец носилок, и нам быстро накидали угля. Мы отнесли его в сарай, сбросили. Я тихонько сказала Чуме.

– Отойдем. Поговорить надо.

Мы отошли за угол, и я рассказала о только что услышанном. Брови Чумы поднимались над прозрачными серыми глазами все выше и выше.

– Ну и мудак… подонок…

Меня порадовало, что она так однозначно оценила ситуацию. Чума и сама нередко ворчала на Ворона, и особенно на Иволгу – но действительно, это уж чересчур.

– Что теперь делать, как думаешь? – спросила я.

– Да что? Ведь это не секрет. Я думаю, Ворон давно это и сам знает. Я тоже слышала уже, ребята треплются… разносят. У них в четвертой роте давно такие разговорчики.

– Я ни разу не слышала.

– Есть, есть разговоры такие. Кавказ, он знаешь, сам такой – властный. Он власть делить не хочет. Копает под Ворона.

– Именно под Ворона… а почему не под Иволгу?

Чума подумала немного.

– Он Иволгу, наверное, не очень всерьёз воспринимает. Она же баба.

– Ну и что? – удивилась я. Авторитет Иволги ни у кого сомнений не вызывал. Но пожалуй, Чума права. Странно Кавказ к нам, бабам относился – как будто вообще не знал, что с нами делать. Не мог воспринимать всерьез. Может, и Иволгу так – ну офицер, ну знающая, но… баба же. Чума пожала плечами.

– Да кто его разберет.

– Противно, – я смачно плюнула в сторону. Плевок утонул в сугробе, – жили нормально, воевали, и тут этот… власти ему захотелось. Всё испортить надо. Ладно, Чума, пошли работать. Я, наверное, расскажу командованию…

Мы вышли из-за угла, и Апрель, стоявший с лопатой на груде угля, закричал:

– Эй, вон халявщицы идут! А ну, не прятаться!

Я погрозила ему кулаком.

– Командование не прячется, командование обсуждает стратегические вопросы!

Мы грохнули носилки на землю, и ребята в три лопаты стали наваливать нам уголь.

Что для меня удивительно: люблю я вот такие хознаряды, которые все вместе выполняют. Казалось бы, простой труд, ничего интересного. Кто любит работать? На заводе пахать – каторга натуральная. Дома, чтобы себя прокормить – вроде необходимость, деваться некуда, но всегда мечтаешь отдохнуть.