Яна Завацкая - Перезагрузка

– Иволга говорит, – вспомнилось мне, – сейчас такие пищевые фабрики изобрели. В Ленинграде уже такая есть, и там на весь город еды хватает. На одной такой фабрике могут очень много всего произвести – хоть миллион человек сразу накормить хватит.

Иволга ещё говорила, что эти фабрики… как их там – аэропоника вроде это называется… единственный шанс человечества на выживание. Потому что бОльшая часть почв заражена или вообще спеклась от жара. И еду выращивать, как раньше, уже не получится на всех. В каких-то странах, рассказывала Иволга, места очень мало, и все зараженное, и вот чтобы кормить армию, придумали такие фабрики. Все эти технологии и раньше уже развивались, но во время войны произошел скачок. Конечно, построить такую фабрику непросто. Но Иволга говорила, что из Ленинграда нам могут продукты присылать – у них теперь реально на всех хватает.

– Вранье это, я думаю, – высказался Лекс, – раньше тоже были теплицы разные, оранжереи… так там стоимость высокая производства этого.

– Спроси Иволгу, – дернула я плечом. Чума неожиданно встала на мою сторону.

– Я тоже слышала. От корейца одного – он рассказывал, у них тоже как раз строили такую фабрику, прямо во время войны это было, но он в плен попал, и потом у нас тут оказался. Это еще я до ГСО слышала, а кореец тот с нами по соседству жил.

Мы замолчали. Я воображала пищевую фабрику – вроде нашего Завода, но поменьше. Ползёт лента конвейера, а с нее соскакивают ровные пластиковые ящики, набитые разной едой. То колбасы, уложенные рядами. То банки с тушёнкой, сгущёнкой, вяленой червятиной, жуками в прозрачном желе, лягушками. То ровные ржаные буханочки хлебца, а то блестящие слои шоколадных плиток. Про еду как начнешь думать – так воображение и разыгрывается.

Тут внизу появилась смена, и мы стали спускаться – сдавать караул. И только я позволила себе подумать об ужине, и что потом можно будет завалиться и спать, задергался комм у меня на руке. С чем у нас теперь хорошо – со связью и электроникой разной, этого добра на заводе хватает. Я сдвинула наушник на ушную дырку.

– Маус, в компункт подойди прямо сейчас, – попросила Иволга, – дело есть.

– Иду, – ответила я, – э-э, есть подойти в компункт.

В компункте сидели, кроме Иволги, Ворон, Спартак и Дмитрий Иваныч, наш главный артиллерист, он раньше не был в ГСО, на заводе работал. Дмитрий Иваныч во время войны в артиллерии служил, офицер, так что наладил у нас работу арты: из всего, что было, составил пять батарей, расположил их по территории, обучил солдат. У нас, конечно, орудий не то, чтобы густо: китайские минометы, четыре «ы-СВК» старенькие, «Пионы», «МСТА» 152-миллиметровые… Но все-таки есть хоть что-то. В ГСО раньше почти ничего не было.

Иволга посмотрела на меня.

– Садись, Маус.

Положила на стол распечатки. Я вгляделась – это была аэрофотосъемка. С беспилотников, ясное дело, их у нас полно, и специалисты есть теперь.

– Видишь вот это? Понимаешь, что это такое?

Я вгляделась в пятнышки на берегу Обувной Фабрики. Судя по форме, что-то крупное, машины какие-то. А какие? Не знаю. Не танки, что-то побольше. Но если бы это были просто грузовики, Иволга бы не спрашивала.

– Неужели РСЗО?

– Именно так. Семь штук «Торнадо», – безжалостно ответила Иволга. У меня стало пусто и холодно внутри. Мы исходили из того, что Фрякин не станет разрушать собственный завод. Но «Торнадо» – штука убойная. У нас такого со времен боев с Великой Ордой не применяли.

– Вряд ли они сейчас начнут по заводу палить. Скорее выставили для устрашения, – успокаивающе произнес Ворон.

– Это аргумент, – кивнула Иволга, – через два дня у нас назначены переговоры. Если они будут вестись под прицелом «Торнадо», наша позиция будет несколько слабее. Стрелять по ним что с Завода, что с города нельзя – сама понимаешь, ответка. Понимаешь ситуацию?

Я подняла на неё взгляд.

– Ну а если… подойти ближе и навести огонь?

Мне это было очень страшно говорить, потому что кто же пойдет? Я ведь и пойду, наверное. Но Иволга помотала головой.

– Ерунда. Есть вариант лучше.

Я слушала Иволгу, и холод внутри все распространялся, казалось, внутренности мои попали в морозильник. Ничего себе лучший вариант… Но когда она договорила, я кивнула.

– Сделаем.

(Дура сумасшедшая, сказала внутри мать. Ты же знаешь, что не вернешься. Ты же знаешь, что к воде близко подходить нельзя). В самом деле, мне с детства внушали, что к реке, и тем более – к озеру соваться не стоит. Так-то там и рыба есть, могли бы ловить – но очень уж страшная та рыба.

Потом я вспомнила, как боялись Мертвеца. А он – обыкновенный мутант. Ну не то, что совсем обыкновенный, но все-таки просто мутант. Так и сейчас: ну живет там кто-то в воде. Мутанты просто. То, что мы принесём с собой – будет пострашнее любых мутантов. Да и честно говоря, опасности, что нас пристрелят или поймают, куда больше, чем от водяных страшилищ. Все это я умом понимала. Но как подумаешь – все равно становится жутко.

– У нас есть несколько специальных фугасов, их на Заводе одно время собирали, по спецзаказу, – сообщил Дмитрий Иваныч.

– Их, наверное, придется на месте собирать, – предположила я.

– Да нет, – артиллерист махнул рукой, – они весят всего 36 килограммов. На спине потащите. Возьми покрепче кого-нибудь.

Я тоже могу дотащить такой вес, подумала я, но говорить ничего не стала. Дотащить могу, но лучше и правда взять для этого кого-то другого. Лекса, например, он здоровый. Потому что кто-то должен тащить, а кто-то смотреть по сторонам, охранять и командовать.

– С лодками не проблема, найдем, вдвоём в лодке можно подойти туда, – произнесла Иволга, – и еще два-три человека возьми для прикрытия.

– Хорошо, – сказала я, – когда выступать?

– Чем раньше, тем лучше, – мрачно произнес Ворон.

Я шла со стороны старых цехов, построенных еще, наверное, при Первом Союзе. Это страна была, где вроде как уже пытались без эксплуататоров жить, Иволга её называет Первым Союзом. Хотя на самом деле даже я знаю, название было – Советский Союз. Потому что в той стране были Советы. Почему Первый – не знаю, надо будет спросить, что ли.

Очень старые на вид цеха. Но ещё прочные. С другой стороны к ним примыкают современные – построенные перед войной. Сейчас, конечно, всё мертво – никто нигде не работает. На Заводе от силы половина людей осталась, но Иволга говорит, что и это очень хорошо. Остальные, конечно, разошлись по домам – ясное дело, у них семьи. Хотя у нас тоже семьи и дети тут есть. Дети постоянно живут в убежище. Во время войны здесь убежище оборудовали, но мы в него все не войдем. Поэтому там дети и несколько матерей, чтобы за порядком следить. Ведь кто их знает, когда бомбить начнут.